Про замечательных людей

[lyaska]

Ну вот как-то так)) Хочется продолжить тему про интересных и необычных людей.
Сейчас прочитала статью вот про этого удивительно как выжившего человека, оператора, снимавшего первые испытания атомных бомб:

Командировка в эпицентр ядерного взрыва :

Заслуженный деятель искусств России, кинодокументалист Махмуд Мухамедзянович Рафиков в свои 90 лет бодр и жизнерадостен. И в мельчайших деталях помнит события, непосредственным участником которых являлся. А вспомнить ему действительно есть что. Он снимал для истории самые секретные проекты советского времени: испытания первых отечественных ракет, ядерного оружия, подводных лодок, приземление первых космонавтов. Из более чем 50 операторов, вместе с Махмудом Мухамедзяновичем снимавших на кинопленку секреты Советского Союза, до наших дней дожил он один.

[lyaska]

Про двух японских асов. Когда-то читала книгу Сабуро Сакаи "Самурай!" Рекомендую).
Вот факты из биографии Сабуро Сакаи и Хироёси Нисидзавы.


"Самый результативный из всех переживших войну японских асов, Сабуро Сакаи (Saburo Sakai) был пилотом, которому постоянно сопутствовало везение. Он ни разу не был сбит и никогда не повредил и не разбил самолет при посадке, несмотря на его техническое состояние, хотя зачастую возвращался из боя с пробоинами в фюзеляже и плоскостях истребителя. Виртуоз маневренного поединка, он однажды в течение 15 секунд одержал три воздушные победы.

Спойлер

Родился Сакаи в местечке недалеко от города Сага на острове Кюсю, в семье самураев старых традиций. В 1932 году, в возрасте 16 лет, поступил на службу простым матросом в императорский флот. В начале 1937 года подал рапорт о переводе его в морскую авиацию и в том же году был зачислен в летную школу, которую и закончил с отличием. Сакаи был признан лучшим курсантом года и в знак благодарности получил серебряные Часы Императора.
В августе 1942 года, взлетев с аэродрома Рабаула, Сакаи отправился сопровождать бомбардировщики в налете на Гуадалканал. Почти через два часа полета он почувствовал мучительную жажду и машинально открыл бутылку содовой. На высоте 3700 метров вода выплеснулась из сосуда и покрыла стекло фонаря коркою льда. Несмотря на ограниченную видимость, Сакаи сумел сбить в последующем бою "Уайлдкэт" и "Даунтлесс". На обратном пути он заметил восемь американских самолетов. Сочтя позицию выгодной для нападения, японский пилот бросился в атаку, приняв машины за одноместные "Уайлдкэты". Заход был сделан снизу сзади, и ошибка разъяснилась слишком поздно. Вместо истребителей целями оказались торпедоносцы "Эвенджер", имевшие верхнюю и нижнюю пулеметные точки на фюзеляже. Сакаи успел тяжело повредить две американские машины, прежде чем попал под шквальный огонь восьми пулеметов. "Зеро", с потерявшим сознание пилотом в кабине, перешел в пикирование. Ведомые сопровождали самолет своего командира до тех пор, пока он не скрылся в облаках. Но Сакаи не погиб. Очнувшись, он инстинктивно выровнял истребитель и тут же понял, что левые рука и нога отказали. Воздух, проходивший через пулевые пробоины в фонаре, вызвал слезы из глаз. Благодаря этому Сакаи смог увидеть приборную доску. Однако глаза все еще застилала кровь, стекавшая из раны на голове. Слабые попытки наложить повязку из бортовой аптечки не дали результатов, так как потоки воздуха срывали бинты. Наконец, с трудом наклонив голову, чтобы избежать воздушного напора, Сакаи сумел запихнуть под шлемофон шелковый шарф. Это помогло, и кровь перестала бежать по лицу. Теперь появилась новая беда - пилот видел только левым глазом. В этот момент Сакаи вновь потерял сознание и, очнувшись, обнаружил, что летит вниз головой. Прекратив перевернутый полет и не имея надежды долететь до базы, он решил погибнуть, врезавшись в любой встретившийся американский корабль. На его счастье, такой встречи не произошло и он благополучно добрался до Рабаула, посадив без повреждений свой простреленный "Зеро". В результате он совершил полёт длительностью 4 часа 47 минут и длиной в 1040 км.
Когда Сакаи вытаскивали из кабины, он опять потерял сознание и пришел в себя уже в госпитале.
После пятимесячного лечения контроль над левой частью тела был восстановлен; благодаря сложнейшей операции у лучшего японского офтальмолога удалось восстановить левый глаз, однако правый, разумеется, был потерян безвозвратно. В медицинском заключении врача, доктора Сакано, было сказано: «Я сделал всё, что только мог, но ваш правый глаз никогда не будет видеть нормально. Вы сможете видеть предметы на расстоянии фута или двух, но не более. Но с вашим левым глазом всё будет в порядке».

Длительное время Сакаи тренировал молодых пилотов, однако в апреле 1944 года добился разрешения участвовать в боях. 24 июня он был атакован 15 «Хеллкэтами», значительно превосходящими по ЛТХ его самолет. После 20 минут непрерывных атак он без единой пробоины вернулся на аэродром — у американских истребителей кончались боезапас и горючее. 5 июля 1944 года ему удалось впервые после потери глаза сбить американский истребитель. До конца войны он добился ряда воздушных побед, в том числе сбил (совместно с другим пилотом) B-29.
После войны Сабуро Сакаи обратился к буддизму и дал клятву не убивать ни одного живого существа.
Сабуро Сакаи скончался 22 сентября 2000 года в Токио от сердечного приступа."

«Рабаульский дьявол»
Хироёси Нисидзава (27 января 1920 — 26 октября 1944) — японский ас, лётчик Императорской морской авиации во Вторую мировую войну.
Возможно, Нисидзава был лучшим японским асом за всю войну: к моменту своей смерти им было одержано 87 воздушных побед. Эта статистика не очень точна, так как в японской авиации было принято вести статистику эскадрильи, а не персонально пилотов, а также из-за чрезмерно жёстких требований при учёте. Газеты писали после смерти про 150 побед, семье он сообщил про 147, в некоторых источниках упоминаются 102, а предполагается даже и 202
О его способностях Сабуро Сакаи, сам один из ведущих асов империи, писал: «Я никогда не видел, чтобы пилот проделывал на своем самолёте то, что Нисидзава на своём Зеро. Его пилотаж был блестящим, совершенно непредсказуемым, невозможным, потрясающим всех, кто это видел».

Спойлер

Они постоянно сталкивались с ВВС Австралии и США, которые базировались на Порт-Морсби. Первая подтвержденная победа Нисидзавы произошла 11 апреля — он сбил американский Bell P-39 Airacobra. Он сбил ещё 6 самолётов за 72 часа между 1 и 3 мая, благодаря чему стал официально признанным воздушным асом. Нисидзава стал одним из знаменитой тройки — вместе с Сабуро Сакаи и Тосио Отой.

Ночью 16 мая Нисидзава, Сакаи и Ота слушали австралийское радио, и Нисидзава узнал «Данс Макабр» французского композитора, пианиста и органиста Камилла Сен-Санса. У Нисидзавы возникла сумасшедшая идея: «Знаете про завтрашний налёт на Порт-Морсби? Почему бы нам не устроить небольшое представление — танец смерти в нашем исполнении? Сделаем несколько демонстративных петель над их аэродромом, это сведет их с ума.»
17 мая Ота повел эскадрилью в налет на Порт-Морсби, и Сакаи с Нисидзавой шли как его ведомые. На обратном пути Сакаи просигналил Нисидзаве, что он идет к вражескому аэродрому. Через минуту они трое встретились и устроили демонстрацию пилотажа, сделав три петли в тесном построении. Затем Нисидзава показал, что хочет повторить; они спустились до 1800 метров и сделали ещё три петли, все ещё без всякого огня с земли. Затем повернули к своему аэродрому и вернулись в Лаэ, опоздав на 20 минут.
В 9:00 лейтенант Дзюнъити Сасаи срочно вызвал его в штаб. Когда Нисидзава прибыл, Сасаи показал ему письмо. «Знаете, где я нашёл эту штуку?», кричал он. «Нет? Я скажу вам, идиоты, его сбросили нам на базу несколько минут назад с вражеского самолёта!». Письмо, написанное на английском, гласило:
"Командующему Лаэ: Мы были очень впечатлены теми тремя пилотами, что посетили нас сегодня, всем нам понравились петли, которые они показали над нашей базой. Это было настоящее представление. Мы оценили бы, если бы те же самые пилоты возвратились сюда ещё раз, с зелёными шарфами на шее. Мы сожалеем, что не могли уделить им должное внимание, но мы постараемся в следующий раз встретить их как следует."
Нисидзава, Сакаи и Ота стояли смирно и сдерживали смех, пока Сасаи ругал их за «идиотское поведение». Он запретил им впредь устраивать подобные шоу перед американскими позициями. Лётчики про себя решили, что представление того стоило.

Филиппины
В октябре 1944 авиагруппа 203 была переброшена на Лусон. Нисидзава и ещё четыре лётчика были размещены на маленьком аэродроме в Себу. 25 октября он повел 4 истребителя сопровождения (A6M5), прикрывая первый за ту войну вылет лётчиков-камикадзе. С ним летели Нисао Сугава, Синго Хонда и Рёдзи Баба, целью было соединение вице-адмирала Спрэга «Таффи-3», прикрывающее американские десанты во время Битвы в заливе Лейте. Лётчиков-камикадзе вёл лейтенант Юкио Сэки, всего было 5 самолётов A6M5 тип 52, снаряженных 250-килограммовой бомбой. Это были первые камикадзе, которые смогли потопить американский корабль. Атака была успешной, 4 из 5-ти самолётов достигли цели и нанесли тяжёлые повреждения. Юкио Сэки врезался в полётную палубу эскортного авианосца «Сен-Ло», который затонул через полчаса. Перед вылетом Юкио Сэки сказал: «Плохи дела Японии, если она заставляет гибнуть своих лучших пилотов. Я иду на это не за Императора и не за Империю. Я иду, потому что мне так приказано!».
Прикрывая этот налёт, Нисидзава записал на свой счет 86-й и 87-й сбитый самолёт — ему удалось сбить два Хэллкета. Это были последние сбитые самолёты в его жизни.
За всё время полёта у Нисидзавы были дурные предчувствия — ему было видение его гибели. Он написал рапорт об успешном вылете и попросил разрешения полететь самому в качестве камикадзе. Ему было отказано, он был слишком ценен в качестве истребителя.

Через день после гибели своего самолёта Нисидзава и другие лётчики 201-го корпуса сели в транспортный самолёт Nakajima Ki-49 Donryu («Helen») и вылетели из Мабалаката в Себу, за новыми самолётами с аэродрома Кларкфилд. У Калапана на острове Миндоро, Ki-49 был атакован двумя Хэллкетами из эскадрильи VF-14 соединения CV-18 и загорелся. Нисидзава погиб, как беспомощный пассажир, став жертвой, предположительно, американского лётчика Харольда Невилла.
Боевой офицер Хироёси Нисидзава, ведущий ас Японии, погиб в возрасте 24 лет.
Услышав про гибель Нисидзавы, адмирал Соэму Тоёда, командующий объединённым флотом, посмертно повысил его в звании до младшего лейтенанта, так как на момент гибели он был всего лишь старшим унтер-офицером. Нисидзава также получил посмертное имя Букай-ин Кохан Гико Кёси, что переводится как «В океане войны, один из почитаемых лётчиков, чтимое в буддизме лицо».

(с) Вики etc

[Opti]

Мне захотелось поделиться потрясающей историей об Ахмедие Джавадове.
Азербайджанский партизан Ахмед Мишель Джебраилов, Герой Франции, кавалер Ордена Почетного Легиона

Бесценный материал о легендарном Герое Азербайджанского народа.
Автор: Рамиз Фаталиев

Спойлер

Это серое, ничем не примечательное здание на Старой площади в ‎Москве
редко привлекало внимание проезжающих мимо. Настоящее зрелище ‎ожидало
их после поворотов направо и трех минут езды – собор Василия
Блаженного, Красная площадь и, конечно же, величественный и
легендарный Кремль. Все знали – одна шестая часть земной суши,
именуемая СССР, управлялась именно отсюда.
Все немного ошибались.
Нет, конечно же, высокие кабинеты были и в Кремле, но, по- настоящему
рулили Советской империей те, кто помещался в том самом сером ‎здании
на Старой площади – в двух поворотах и трех минутах езды.
И именно здесь помещался самый главный кабинет страны, кабинет
генерального секретаря ЦК КПСС, и в данный исторический момент, а
именно ранней весной 1966 года, в нем хозяйничал Леонид Брежнев.
Сегодня в коридорах этого серого здания царила непривычная суета.
Можно даже сказать – переполох. Понукаемая нетерпеливыми окриками
генсека, партийно-чиновничья рать пыталась выполнить
одно-единственное, но срочное задание.
Найти гражданина СССР Армада Мишеля.

Добавлено спустя 50 секунд:

Спойлер

Всё началось с утра. Генсеку позвонил взволнованный министр
иностранных дел и в преддверии визита в СССР президента Французской
Республики генерала Шарля де Голля доложил следующее. Все службы к
встрече готовы. Все мероприятия определены. Час назад поступил
последний документ – от протокольной службы президента Франции, и ‎это
тоже часть ритуала, вполне рутинный момент. Но один, третий по счету,
пункт протокола вызвал проблему. Дело в том, что высокий гость выразил
пожелания, чтобы среди встречающих его в Москве, причем
непосредственно у трапа, находился его ДРУГ и СОРАТНИК (именно так)
Армад Мишель (смотри приложенную фотографию), проживающий в ‎СССР.
‎-Ну и что? – спокойно спросил генсек. – В чем проблема-то?
‎-Нет такого гражданина в СССР, — упавшим голосом ответствовал ‎министр.
‎– Не нашли, Леонид Ильич.
‎-Значит, плохо искали, — вынес приговор Брежнев.
После чего бросил трубку, нажал какую-то кнопку и велел поискать ‎хорошо.
В первые полчаса Армада Мишеля искали единицы, во вторые полчаса – ‎десятки.
Спустя еще три часа его искали уже тысячи. Во многих похожих зданиях.
В республиках, краях и областях.
И вскоре стало ясно: Армад Мишель – фантом.
Ну не было, не было в СССР человека с таким именем и фамилией. Уж ‎если
весь КГБ стоит на ушах и не находит человека, значит его просто нет.
Те, кто успел пожить в СССР, понимают – о чем я.
Решились на беспрецедентное – позвонили в Париж и попросили
повторить 3-й пункт протокола.
Бесстрастная лента дипломатическойсвязи любезно повторила – АРМАД ‎МИШЕЛЬ.
Забегая вперед, замечу – разумеется, французский лидер не мог не
знать, под какими именно именем и фамилией проживает в СССР его ‎друг и
соратник. Он вполне намеренно спровоцировал эти затруднения. Это ‎была
маленькая месть генерала. Не за себя, конечно. А за своего друга и
соратника.
А на Старой площади тем временем назревал скандал. И во многих ‎других
адресах бескрайнего СССР – тоже.
И тут мелькнула надежда. Одна из машинисток серого здания не без
колебаний сообщила, что года три назад ей, вроде, пришлось ОДИН раз
напечатать эти два слова, и что тот документ предназначался лично
Никите Хрущеву – а именно он правил СССР в означенном 1963-м году.
Сегодня нажали бы на несколько кнопок компьютера и получили бы ‎результат.
В 66-м году десятки пар рук принялись шерстить архивы, но результата
не получили.
Параллельно с машинисткой поработали два узко профильных ‎специалиста.
И она вспомнила очень существенное – кто именно из Помощников ‎Хрущева
поручал ей печатать тот документ. (Это была очень высокая должность,
поэтому Помощники генсеков писались с большой буквы).
По игре случая этот самый Помощник именно сегодня отрабатывал свой
последний рабочий день в этой должности.
Пришедший к власти полтора года назад Брежнев выводил хрущевские ‎кадры
из игры постепенно, и очередь этого Помощника наступила именно
сегодня.
Ринулись к помощнику, который ходил по кабинету и собирал свои вещи.
Помощник хмуро пояснил, что не работал по этому документу, а лишь
выполнял поручение Хрущева, и только тот может внести в это дело
какую-то ясность. Помощнику предложили срочно поехать к Хрущеву,
который безвыездно жил на отведенной ему даче. Помощник ‎категорически
отказался, но ему позвонил сам генсек и намекнул, что его служебная
карьера вполне может претерпеть еще один очень даже интересный ‎вираж.
Спустя два часа Помощник сидел в очень неудобной позе, на корточках,
перед бывшим главой компартии, который что-то высаживал на ‎огородной
грядке. Вокруг ходили плечистые молодые люди, которые Хрущева не
столько охраняли, сколько сторожили.
‎72-х летний Хрущев вспомнил сразу. Ну, был такой чудак. Из
Азербайджана. Во время войны у французов служил, в партизанах ихних.
Так вот эти ветераны французские возьми и пошли ему аж сто тысяч
доллАров. (Ударение Хрущева – авт.). А этот чудак возьми и откажись.
Ну, я и велел его доставить прямо ко мне. И прямо так, по партийному
ему сказал: нравится, мол, мне, что ты подачки заморские не
принимаешь. Но, с другой стороны, возвращать этим капиталистам ‎деньги
обидно как-то. А не хочешь ли ты, брат, эту сумму в наш Фонд Мира
внести? Вот это будет по-нашему, по-советски!
‎-И он внес? – спросил Помощник.
‎-Даже кумекать не стал, — торжествующе сказал Хрущев. – Умел я все ж
таки убеждать. Не то, что нынешние. Короче, составили мы ему
заявление, обедом я его знатным угостил, за это время нужные ‎документы
из Фонда Мира привезли, он их подписал и вся недолга. Расцеловал я
его. Потому как, хоть и чудак, но сознательный.
Помощник взглянул на часы и приступил к выполнению основной задачи.
‎- Так это ж кличка его партизанская была, — укоризненно пояснил
Хрущев. – А настоящее имя и фамилия у него были – без пол литра не то,
что не запомнишь – не выговоришь даже.

Добавлено спустя 1 минуту 2 секунды:

Спойлер

Помощник выразил сожаление.
А Хрущев побагровел и крякнул от досады.
‎- А чего я тебе про Фонд Мира талдычу? Финансовые документы-то не на
кличку ведь составляли! – Он взглянул на своего бывшего Помощника и ‎не
удержался. – А ты, я смотрю, как был мудак мудаком, так и остался.
Спустя четверть часа в Фонде Мира подняли финансовую отчетность.
Затем пошли звонки в столицу советского Азербайджана – Баку.
В Баку срочно организовали кортеж из нескольких черных автомобилей
марки «Волга» и отрядили его на север республики – в город Шеки. Там к
нему присоединились авто местного начальства. Скоро машины съехали ‎с
трассы и по ухабистой узкой дороге направились к конечной цели –
маленькому селу под названием Охуд.
Жители села повели себя по-разному по отношению к этой ‎автомобильной
экспансии. Те, что постарше, безотчетно испугались, а те, что
помладше, побежали рядом, сверкая голыми пятками.
Время было уже вечернее, поэтому кортеж подъехал к небольшому
скромному домику на окраине села – ведь теперь все приехавшие знали,
кого именно искать.
Он вышел на крыльцо. Сельский агроном (рядовая должность в
сельскохозяйственных структурах – авт.) сорока семи лет от роду,
небольшого роста и, что довольно необычно для этих мест, русоволосый ‎и
голубоглазый.
Он вышел и абсолютно ничему и никому не удивился. Когда мы его ‎узнаем
поближе, мы поймем, что он вообще никогда и ничему не удивляется –
такая черта натуры.
Его обступили чиновники самого разного ранга и торжественно объявили,
что агроном должен срочно ехать в Баку, а оттуда лететь в Москву, к
самому товарищу Брежневу. На лице агронома не дрогнул ни один ‎мускул,
и он ответил, что не видит никакой связи между собой и товарищем
Брежневым, а вот на работе – куча дел, и он не может их игнорировать.
Все обомлели, вокруг стали собираться осмелевшие сельчане, а агроном
вознамерился вернуться в дом. Он уже был на пороге, когда один из
визитеров поумнее или поинформированнее остальных, вбросил в свою
реплику имя де Голля и связно изложил суть дела.
Агроном повернулся и попросил его поклясться.
Тот поклялся своими детьми.
Этой же ночью сельский агроном Ахмедия Джабраилов (именно так его
звали в миру), он же один из самых заметных героев французского
Сопротивления Армад Мишель вылетел в Москву.
С трапа его увезли в гостиницу «Москва», поселили в двухкомнатном
номере, дали на сон пару часов, а утром увезли в ГУМ, в двухсотую
секцию, которая обслуживала только высшее руководство страны, и там
подобрали ему несколько костюмов, сорочек, галстуков, обувь, носки,
запонки, нижнее белье, плащ, демисезонное пальто и даже зонтик от
дождя. А затем все-таки повезли к Брежневу.
Генсек встретил его, как родного, облобызал, долго тряс руку, сказал
несколько общих фраз, а затем, перепоручив его двум «товарищам»,
посоветовал Ахмедие к ним прислушаться.
‎«Товарищи» препроводили его в комнату с креслами и диванами, уселись
напротив и предложили сельскому агроному следующее. Завтра утром
прибывает де Голль. В программу его пребывания входит поездка по
стране.
Маршрут согласован, но может так случиться, что генерал захочет
посетить малую родину своего друга и соратника – село Охуд. В данный
момент туда проводится асфальтовая дорога, а дополнительно
предлагается вот что (на стол перед Ахмедией легла безупречно
составленная карта той части села, где находился его домик). Вот эти
вот соседские дома (5 или 6) в течение двух суток будут сравнены с
землей. Живущих в них переселят и поселят в более благоустроенные
дома. Дом агронома наоборот – поднимут в два этажа, окольцуют
верандой, добавят две пристройки, а также хлев, конюшню, просторный
курятник, а также пару гаражей – для личного трактора и тоже личного
автомобиля. Всю эту территорию огородят добротным забором и ‎оформят
как собственность семьи Джабраиловых. А Ахмедие нужно забыть о том,
что он агроном и скромно сообщить другу, что он стал одним из первых
советских фермеров. Все это может быть переделано за трое суток, если
будет соблюдена одна сущая мелочь (на этом настоял Леонид Ильич), а
именно – если Ахмедия даст на оное свое согласие.

[Opti]

Спойлер

Агроном их выслушал, не перебивая, а потом, без всякой паузы, на
чистом русском языке сказал:
‎-Я ничего не услышал. А знаете – почему?
‎-Почему? – почти хором спросили «товарищи».
‎-Потому что вы ничего не сказали, — сказал Ахмедия.
‎«Товарищи» стали осознавать сказанное, а он встал и вышел из комнаты.
Встречающие высокого гостя, допущенные на летное поле Внуково-2, ‎были
поделены на две группы. Одна – высокопоставленная, те, которым гость
должен пожать руки, а другая «помельче», она должна была ‎располагаться
в стороне от трапа и махать гостю руками. Именно сюда и задвинули
Ахмедию, и он встал – с самого дальнего края. Одетый с иголочки, он
никакой физической неловкости не ощущал, потому что одинаково ‎свободно
мог носить любой род одежды – от военного мундира до смокинга и
фрачной пары, хотя последние пятнадцать лет носил совершенно другое.
Когда высокая, ни с какой другой несравнимая, фигура де Голля
появилась на верхней площадке трапа, лицо Ахмедии стало покрываться
пунцовыми пятнами, что с ним бывало лишь в мгновения сильного
душевного волнения – мы еще несколько раз встретимся с этим ‎свойством
его физиологии.
Генерал сбежал по трапу не по возрасту легко. Теплое рукопожатие с
Брежневым, за спинами обоих выросли переводчики, несколько общих ‎фраз,
взаимные улыбки, поворот генсека к свите, сейчас он должен провести
гостя вдоль живого ряда встречающих, представить их, но что это? Де
Голль наклоняется к Брежневу, на лице генерала что-то вроде извинения,
переводчик понимает, что нарушается протокол, но исправно переводит,
но положение спасает Брежнев. Он вновь оборачивается к гостю и
указывает ему рукой в сторону Ахмедии, через мгновение туда смотрят
уже абсолютно все, а де Голль начинает стремительное движение к ‎другу,
и тот тоже – бросается к нему. Они обнимаются и застывают, сравнимые
по габаритам с доном Кихотом и Санчо Панса. А все остальные, — или
почти все, — пораженно смотрят на них.
Ахмедию прямо из аэропорта увезут в отведенную де Голлю резиденцию ‎‎–
так пожелает сам генерал. Де Голль проведет все протокольные
мероприятия, а вечернюю программу попросит либо отменить либо
перенести, ибо ему не терпится пообщаться со своим другом.
Де Голль приедет в резиденцию еще засветло, они проведут вместе ‎долгий
весенний вечер.
Именно эта встреча и станет «базовой» для драматургии будущего
сценария. Именно отсюда мы будем уходить в воспоминания, но ‎непременно
будем возвращаться обратно.
Два друга будут гулять по зимнему саду, сидеть в уютном холле, ужинать
при свечах, расстегнув постепенно верхние пуговицы сорочек, ослабив
узлы галстука, избавившись от пиджаков, прохаживаться по аллеям
резиденции, накинув на плечи два одинаковых пледа и при этом
беседовать и вспоминать.
Воспоминания будут разные, — и субъективные, и авторские, — но
основной событийный ряд сценария составят именно они.
Возможно, мы будем строго придерживаться хронологии, а может быть и
нет. Возможно, они будут выдержаны в едином стилистическом ключе, а
может быть и нет. Всё покажет будущая работа.
А пока я вам просто и вкратце перечислю основные вехи одной
человеческой судьбы. Если она вызовет у вас интерес, а может и более
того – удивление, то я сочту задачу данной заявки выполненной.
Итак, судите сами.
‎
Повторяю, перед вами – основный событийный ряд сценария.
Вы уже знаете, где именно родился и вырос наш герой. В детстве и
отрочестве он ничем кроме своей внешности, не выделялся. Закончил
сельхозтехникум, но поработать не успел, потому что началась война.
Записался в добровольцы, а попав на фронт, сразу же попросился в ‎разведку.
‎- Почему? – спросили его.
‎- Потому что я ничего не боюсь. – ответил он, излучая своими голубыми
глазами абсолютную искренность.
Его осмеяли прямо перед строем.
Из первого же боя он вернулся позже всех, но приволок «языка» —
солдата на голову выше и в полтора раза тяжелее себя.
За это его примерно наказали – тем более, что рядовой немецкой армии
никакими военными секретами не обладал.
От законных солдатских ста грамм перед боем он отказался.
‎- Ты что –вообще не пьешь? — поинтересовались у него.
‎- Пью – ответил он. – Если повод есть.
Любви окружающих это ему не прибавило.
Однажды его застали за углубленным изучением русско- немецкого ‎словаря.
Реакция была своеобразная:
‎- В плен, что ли, собрался?
‎- Разведчик должен знать язык врага. – пояснил он.
‎-Но ты же не разведчик.
‎- Пока. – сказал он.
Как- то он пересекся с полковым переводчиком и попросил того объяснить
ему некоторые тонкости немецкого словосложения, причем просьбу ‎изложил
на языке врага. Переводчик поразился его произношению, просьбу
удовлетворил, но затем сходил в штаб и поделился с нужными ‎товарищами
своими сомнениями. Биографию нашего героя тщательно перелопатили, ‎но
немецких «следов» не обнаружили. Но, на всякий случай, вычеркнули его
фамилию из списка представленных к медали.
В мае 1942 года в результате безграмотно спланированной военной
операции, батальон, в котором служил наш герой, почти полностью полег
на поле боя. Но его не убило. В бессознательном состоянии он был
взят в плен и вскоре оказался во Франции, в концлагере Монгобан.
Знание немецкого он скрыл, справедливо полагая, что может оказаться
‎«шестеркой» у немцев.
‎
Почти сразу же он приглянулся уборщице концлагеря француженке ‎Жанетт.
Ей удалось уговорить начальство лагеря определить этого ничем не
примечательного узника себе в помощники. Он стал таскать за ней
мусор, а заодно попросил её научить его французскому языку.
‎- Зачем это тебе? – спросила она.
‎- Разведчик должен знать язык союзников. – пояснил он.
‎- Хорошо. – сказала она. – Каждый день я буду учить тебя пяти новым ‎словам.
‎-Двадцать пяти. – сказал он.
‎- Не запомнишь. – засмеялась она.
Он устремил на неё ясный взгляд своих голубых глаз.
‎- Если забуду хотя бы одно – будешь учить по-своему.
Он ни разу не забыл, ни одного слова. Затем пошла грамматика, времена,
артикли, коих во французском языке великое множество, и через пару
месяцев ученик бегло болтал по-французски с вполне уловимым для
знатоков марсельским выговором (именно оттуда была родом его
наставница Жанетт)
Однажды он исправил одну её стилистическую ошибку, и она даже
заплакала от обиды, хотя могла бы испытать чувство гордости за ученика
‎– с женщинами всего мира иногда случается такое, что ставит в тупик
нас, мужчин.
А потом он придумал план – простой, но настолько дерзкий, что его
удалось осуществить.
Жанетт вывезла его за пределы лагеря – вместе с мусором. И с помощью
своего племянника отправила в лес, к «маки» (французским партизанам –
авт.)

Добавлено спустя 2 минуты 11 секунд:

Спойлер

Своим будущим французским друзьям он соврал лишь один – ‎единственный
раз. На вопрос, кем он служил в советской армии, он ответил, не
моргнув ни одним голубым глазом:
‎- Командиром разведотряда.
Ему поверили и определили в разведчики – в рядовые, правда. Через
четыре ходки на задания его назначили командиром разведгруппы. Ещё
спустя месяц, когда он спустил под откос товарняк с немецким оружием,
его представили к первой французской награде. Чуть позже ему вручили
записку, собственноручнонаписанную самоназначеннымлидером всех
свободных французов Шарлем де Голлем. Она была предельно краткой:
‎«Дорогой Армад Мишель! От имени сражающейся Франции благодарю за
службу. Ваш Шарль де Голль». И подпись, разумеется.
Кстати, о псевдонимах. Имя Армад он выбрал сам, а Мишель – ‎французский
вариант имени его отца (Микаил).
Эти два имени стали его основным псевдонимом Но законы ‎разведслужбы и
конспирации обязывали иногда менять даже ненастоящие имена.
История сохранила почти все его остальные псевдонимы – Фражи, ‎Кураже,
Харго и даже Рюс Ахмед.
‎
Всё это время наш герой продолжал совершенствоваться в немецком ‎языке,
обязав к этому и своих разведчиков. Это было нелегко, ибо французы
органически не переваривали немецкий. Но ещё сильнее он не
переваривал, когда не исполнялись его приказы.
И вскоре он стал практиковать походы в тыл врага – малыми и большими
группами, в формах немецких офицеров и солдат. Особое внимание ‎уделял
немецким документам – они должны были быть без сучка и задоринки.
Задания получал от своих командиров, но планировал их сам. И за всю
войну не было ни одного случая, чтобы он сорвал или не выполнил
поставленной задачи.
Однажды в расположение «маки» привезли награды. И он получил свой
первый орден – Крест за добровольную службу.
Через два дня в форме немецкого капитана он повел небольшую группу
разведчиков и диверсантов на сложное задание – остановить эшелон с ‎‎500
французскими детьми, отправляемыми в Германию, уничтожить охрану
поезда и вывести детей в лес. Задание
артистично и с блеском было выполнено, но себя он не уберег –
несколько осколочных ранений и потеря сознания. Он пролежал ‎неподалеку
от железнодорожного полотна почти сутки. В кармане покоились
безупречно выполненные немецкие документы, а также фото женщины с
двумя русоволосыми детьми, на обороте которого была надпись: «Моему
дорогому Хайнцу от любящей Марики и детей». Армад Мишель любил ‎такие
правдоподобные детали. Он пришел в себя, когда понял, что найден
немцами и обыскивается ими.
‎- Он жив. – сказал кто –то.
Тогда он изобразил бред умирающего и прошептал что–то крайне
сентиментальное типа:
‎- Дорогая Марика, ухожу из этой жизни с мыслью о тебе, детях, дяде
Карле и великой Германии.
В дальнейшем рассказ об этом эпизоде станет одним из самых любимых ‎в
среде партизан и остальных участников Сопротивления. А спустя два
года, прилюдно, во время дружеского застолья де Голль поинтересуется у
нашего героя:
‎- Послушай, всё время забываю тебя спросить – почему ты в тот момент
приплел какого – то дядю Карла?
Армад Мишель ответил фразой, вызвавшей гомерический хохот и тоже
ставшей крылатой.
‎- Вообще – то, — невозмутимо сказал он, — я имел в виду Карла Маркса,
но немцы не поняли.
‎
Но это было потом, а в тот момент нашего героя погрузили на транспорт
и отправили в немецкий офицерский госпиталь. Там он быстро пошел на
поправку и стал, без всякого преувеличения, любимцем всего своего
нового окружения. Правда, его лицо чаще обычного покрывалось ‎пунцовыми
пятнами, но только его истинные друзья поняли бы настоящую причину
этого.
Ну а дальше произошло невероятное. Капитана немецкой армии Хайнца ‎‎–
Макса Ляйтгеба назначили ни много, ни мало – комендантом
оккупированного французского города Альби. (Ни здесь, ни до, ни
после этого никаких драматургических вывертов я себе не позволяю, так
что это – очередной исторический факт – авт.)
Наш герой приступил к выполнению своих новых обязанностей. Связь со
своими «маки» он наладил спустя неделю. Результатом его неусыпных
трудов во славу рейха стали регулярные крушения немецких поездов,
массовые побеги военнопленных, — преимущественно, советских, — и ‎масса
других диверсионных актов. Новый комендант был любезен с ‎начальством и
женщинами и абсолютно свиреп с подчиненными, наказывая их за самые
малейшие провинности. Спустя полгода он был представлен к одной из
немецких воинских наград, но получить её не успел, ибо ещё через два
месяца обеспокоенный его судьбой де Голль (генерал понимал, что
сколько веревочке не виться…) приказал герру Ляйтгебу ретироваться
И Армад Мишель снова ушел в лес, прихватив с собой заодно «языка» в
высоком чине и всю наличность комендатуры.
А дальше пошли новые подвиги, личное знакомство с де Голлем, и –
победный марш по улицам Парижа. Кстати, во время этого знаменитого
прохода Армад Мишель шел в третьем от генерала ряду. Войну он ‎закончил
в ранге национального Героя Франции, Кавалера Креста за добровольную
службу, обладателя Высшей Военной Медали Франции, Кавалера ‎высшего
Ордена Почетного Легиона. Венчал всё это великолепие Военный Крест –
высшая из высших воинских наград Французской Республики.
Вручая ему эту награду, де Голль сказал:
‎- Теперь ты имеешь право на военных парадах Франции идти впереди
Президента страны.
‎- Если им не станете Вы, мой генерал.- ответил Армад Мишель, намекая
на то, что у де Голля тоже имелась такая же награда.
‎- Кстати, нам пора перейти на «ты». – сказал де Голль.
К 1951-му году Армад Мишель был гражданином Франции, имел
жену-француженку и двух сыновей, имел в Дижоне подаренное ему ‎властями
автохозяйство (небольшой завод, по сути) и ответственную должность в
канцелярии Президента Шарля де Голля.
И именно в этом самом 1951-м году он вдруг вознамерился вернуться на
Родину, в Азербайджан. (читай – в СССР).
Для тех, кто знал советские порядки, это выглядело, как безумие.
Те, кто знали Армада Мишеля, понимали, что переубеждать его – тоже
равносильно безумию.
Де Голль вручил ему на прощание удостоверение почетного гражданина
Франции с правом бесплатного проезда на всех видах транспорта. А
спустя дней десять дижонское автопредприятие назвали именем Армада
Мишеля.
В Москве нашего Героя основательно потрясло МГБ (Бывшее НКВД, ‎предтеча
КГБ- авт.) Почему сдался в плен, почему на фото в форме немецкого
офицера, как сумел совершить побег из Концлагеря в одиночку и т.д. и
т.п. Репрессировать в прямом смысле не стали, отправили в родное село
Охуд и велели его не покидать. Все награды, письма, фото, даже право
на бесплатный проезд отобрали.
В селе Охуд его определили пастухом. Спустя несколько лет
смилостивились и назначили агрономом

Добавлено спустя 1 минуту 17 секунд:

Спойлер

В 1963-м году вдруг вывезли в Москву. Пресловутые сто тысяч, беседа и
обед с Хрущевым, отказ от перевода в пользу Фонда мира. Хрущев
распорядился вернуть ему все личные документы и награды.
Все, кроме самой главной – Военного Креста. Он давно был экспонатом
Музея боевой Славы. Ибо в СССР лишь два человека имели подобную
награду – главный Творец Советской Победы Маршал Жуков и недавний
сельский пастух Ахмедия Джабраилов.
Он привез эти награды в село и аккуратно сложил их на дно старого
фамильного сундука.
А потом наступил 66-й год, и мы вернулись к началу нашего сценария.
Точнее к той весенней дате, когда двое старых друзей проговорили друг
с другом весь вечер и всю ночь.
Руководитель одной из крупных европейский держав и провинциальный
сельский агроном.
Наш герой не стал пользоваться услугами «товарищей». Он сам уехал в
аэропорт, купил билет и отбыл на родину.
Горничная гостиницы «Москва», зашедшая в двухкомнатный «полулюкс»,
который наш герой занимал чуть менее двух суток, была поражена.
Постоялец уехал, а вещи почему-то оставил. Несколько костюмов,
сорочек, галстуков, две пары обуви. Даже нижнее белье. Даже заколки.
Даже зонт для дождя.
Спустя несколько дней, агронома «повысят» до должности бригадира в ‎колхозе.
А через недели две к его сельскому домику вновь подъедут автомобили, в
этот раз – всего два. Из них выйдут какие – то люди, но на крыльцо
поднимется лишь один из них, мужчина лет пятидесяти, в диковинной
военный форме, которую в этих краях никогда не видели.
Что и можно понять, потому что в село Охуд никогда не приезжал один из
руководителей министерства обороны Франции, да ещё в звании ‎бригадного
генерала, да ещё когда–то близкий друг и подчиненный местного
колхозного бригадира.
Но мы с вами его узнаем. Мы уже встречались с ним на страницах ‎нашего
сценария (когда он будет полностью написан, разумеется).
Они долго будут обниматься, и хлопать друг друга по плечам. Затем
войдут в дом. Но прежде чем сесть за стол, генерал выполнит свою
официальную миссию. Он вручит своему соратнику официальное письмо
президента Франции с напоминанием, что гражданин СССР Ахмедия ‎Микаил
оглу (сын Микаила – авт.) Джабраилов имеет право посещать Францию
любое количество раз и на любые сроки, причем за счет французского
правительства.
А затем генерал, — нет, не вручит, а вернет, — Армаду Мишелю Военный
Крест, законную наградную собственность героя Французского
Сопротивления.
Ну и в конце концов они сделают то, что и положено делать в подобных
случаях – запоют «Марсельезу».
В стареньком домике. На окраине маленького азербайджанского села.
Если бы автор смог бы только лишь на эти финальные мгновения стать
режиссером фильма, то он поступил бы предельно просто – в
сопровождении «Марсельезы» покинул бы этот домик через окно, держа ‎всё
время в поле зрения два силуэта в рамке этого окна и постепенно
впуская в кадр изумительную природу Шекинского района – луга, леса,
горы, — а когда отдалился бы на очень-очень большое расстояние, вновь
стал бы автором и снабдил бы это изображение надписями примерно ‎такого
содержания:
Армад Мишель стал полным кавалером всех высших воинских наград ‎Франции.
Ахмедия Джабраилов не получил ни одной воинской награды своей ‎родины – СССР.
В 1970-м году с него был снят ярлык «невыездного», он получил
возможность ездить во Францию и принимать дома своих французских
друзей.
Прошагать на военных парадах Франции ему ни разу не довелось.
В 1994-м году, переходя дорогу, он был насмерть сбит легковым
автомобилем, водитель которого находился в состоянии легкого
опьянения. Во всяком случае, так было указано в составленном на месте
происшествия милицейском протоколе.

[rita123]

Валерий Яранцев

…В своё время эта почти детективная погоня била все новостные рейтинги. Экипаж российского траулера «Электрон» под командованием Валерия Яранцева захватила двух норвежских рыбинспекторов, пытавшихся наложить арест на их улов и снасти. Преследуемый боевыми кораблями и береговой авиацией Норвегии капитан Яранцев спустя несколько суток все-таки пробился в территориальные воды РФ. Фактически ему тогда удалось отобрать у норвежцев и вернуть родине ее небольшую часть, если таковой можно считать судно под флагом России. Сейчас Яранцев возглавляет администрацию Териберки, заполярного поселка на Баренцевом море, многие жители которого были бы не прочь оказаться под этими самыми норвежцами. Так что теперь ему приходится удерживать часть родины от побега, пусть и виртуального

***
Звонят как-то Яранцеву в Териберку из администрации президента:

— У вас хотэли есть?

— Нет.

— Где же остановиться?

— У нас такие прекрасные дома пустуют. Только им ремонт небольшой требуется. Приезжайте.

— А что там сделать-то надо?

— Окна вставить, крышу покрыть, канализацию подвести. А потом хоть отелем назовите, хоть хотэлем.

— Вы не понимаете, с кем говорите.

— Все я понимаю. Хотэли как лучше, а получился блин горелый.


Териберка — поселок на краю земли. От Мурманска ехать 120 километров. Сворачиваешь за областным центром на грунтовку — такое ощущение, что жизнь и советская власть заканчиваются одновременно. Колдобулыжная поверхность. Внутренние органы хаотически, как фигуры в калейдоскопе, меняются местами. Впервые пристегиваемся не из страха быть оштрафованными, а чтобы не удариться головой о крышу. Териберка появляется неожиданно и сразу будит в тебе талант режиссера фильма ужасов. Первозданные сопки, загаженный металлоломом залив и человеческие жилища, которые язык не поворачивается назвать домами. Сносные на вид здания оказываются брошенными, а те, что выглядят как после бомбардировки, напротив, заселены. Повсюду мусорные кучи. Чайки и вороны лениво сортируют отбросы. Останавливаемся около металлической двери на первом этаже одной из жилых хрущевок. Никогда не догадаться, что это и есть администрация Териберки.

Его вид противоречит его репутации. Мы думали, выйдет навстречу морской волк в тельнике, пожмет нам руки, едва их не сломав. А на поверку оказывается: невысокий тип, джинсы, лицо без особых примет, тихая речь. Неужели этот человек в одиночку отбивался чуть ли не от всего норвежского флота?

— Помню, на второй день противолодочный самолет «Орион» заходит на нас и рядом напалм кладет — бомба взрывается в воде. Больше на психику давит, конечно. А моя команда что делает? Ему в ответ задницы заголяет. Он выбрасывает ловушки — тросы в кассетах. Я ускользаю. — Яранцев будто в морской бой играет: ранен, ранен, убит. — А ловушки наматываются на винт норвежской «Милены». «Орион» снова пикирует, а потом раз — и форсаж наверх, чтобы в нас попали струи горячего воздуха от двигателя. Пока он выкрутасничает, я проскальзываю между двумя их кораблями. — Яранцев снисходительно усмехается. Нет, все-таки он. Тот самый Яранцев.
На столе у него — там, где у других фотография детей, — Уголовный кодекс РФ. Нам уже известно, что он под следствием, ему вменяют «халатность». Сегодня для любого муниципального главы эта статья — как медаль за боевые заслуги.

— Для вас стало неожиданностью, что Генпрокуратура возбудила против вас дело?
— Для меня неожиданностью стала радиограмма, подписанная генералом ФСБ, начальником погрануправления: мне приказывалось прекратить сопротивление норвежцам. Я воспринял это так, будто Брестская крепость держится, а Сталин шлет нарочного с пакетом: «Сдаться фашистам».
— Как наши вас встретили?
— Сначала подошел большой противолодочный «Левченко» со словами: «В терводы не заходить, ты арестован». Я ему: «Да вы разберитесь — они арестовывают, вы арестовываете».
У Яранцева довольно специфическое чувство юмора. Его юмор — резкий, злой — больше смахивает на сатиру. Особенно, когда это касается пороков человеческих — трусости, глупости, чванства.
— Говорят, вас судебный процесс до инфаркта довел?
— До двух микроинсультов. Инфаркт у меня уже здесь случился, в Териберке, когда я понял, что это такое — муниципальное ЖКХ. Мне тогда снились кошмары, что начались морозы, а у меня все батареи в домах срезаны.

...
http://expert.ru/2015/01/23/reporter/

[rita123]

— А что норвежские инспекторы, которых вы захватили? Не замерзли у вас на судне?
— Они могли свободно перемещаться, ели с нами. Тот, что помоложе, разговаривал с командой, смотрел телевизор. Хороший такой пацан.
Как раз из-за него на суде сторона обвинения потерпела фиаско. Генпрокуроры все допытывались, не было ли угроз в его адрес, в то время как он находился на «Электроне». Ему это надоело, он возьми и скажи: «Были, постоянно». Генпрокуроры обрадовались: ага, сейчас-то мы Яранцева и схватим за яйца. Не тут-то было. Молодой норвежец сообщил, что угрозы исходили от командира «Тромсе», который все время говорил инспекторам по рации: «Приготовьтесь к бедствию. Приготовьтесь к бедствию».
— А вы разве у них не отбирали средства связи?
— Мы ж не пираты. Более того, когда их батареи скисли, они стали пользоваться нашими укавэшками.

Видно, яйца у Яранцева стальные. Недаром же он однажды в море, недалеко от Польши, сделал одному из своих матросов операцию по удалению аппендицита. Доктор с другого нашего судна его инструктировал по радиосвязи: что колоть, как и чем резать. А потом прилетел на вертолете американский военный врач, покритиковал слегка неровный шов, исправил его, а перед возвращением на базу назвал Яранцева qualified doctor.

Добавлено спустя 1 минуту 13 секунд:
Или вот показательная история с мусором. В Териберке нет ни организаций, имеющих лицензию на вывоз мусора, ни специальной техники — и быть не может. Яранцев поехал в Колу — райцентр, которому подчиняется Териберка, — просить машину или кредит. Ему говорят: машина стоит два миллиона, это дорого, но вы можете заключить договор с одной хорошей компанией. Яранцев туда звонит, и выясняется, что всего за три месяца их услуг придется заплатить больше, чем за необходимую машину. Он в недоумении снова обращается в район. Там ему отвечают: это ничего, средства найдутся.
— Компания прикормленная?
— Заметьте, не я это сказал.

По его лицу все время блуждает гримаса отчаяния, подавляемого юмором.
— Вот школу у нас ликвидировали. Потом хотели больницу закрыть — еле отстояли (отчаяние). Так до нас дошли два национальных проекта (юмор).

Добавлено спустя 1 минуту 58 секунд:
Народ в Териберке независимый, упертый, за словом в карман не лезет. Недаром здесь, в поселке с полутысячелетней историей, никогда не было крепостного права.

— Валерий Владимирович, вот вы такой неудобный для власти, не хотите к ней приспосабливаться. А вы не думали, что из-за ваших принципов страдают люди, за которых вы отвечаете? Вступили бы в «Единую Россию», да и дело с концом. Мусор же как лежал, так и лежит посреди поселка.
— Тогда бы я стал другим человеком. А люди голосовали за меня такого, какой я есть. — Яранцев твердеет всем телом. Сейчас он похож на католического миссионера в перуанских джунглях.

Териберкские люди поговаривают, что Яранцев стал главой поселка едва ли не случайно. Просто среди местных был популярен тогда лозунг: «Женщин, местных и единороссов не выбираем». Яранцев подошел по всем параметрам.

[rita123]

Странное дело. С кем бы мы ни говорили в Териберке о Яранцеве, мало кто, оказывается, знает эту историю с «Электроном». Выходит, она не так уж сильно повлияла на политический выбор людей. Кроме того, Яранцев почти ничего не обещал избирателям. Вполне возможно, то голосование было протестным. Тем удивительнее, что почти все население поселка его по-прежнему поддерживает.

Может, потому, что на фоне прежних глав он кажется стахановцем. Худо-бедно заменил батареи в домах, электропроводку, поэтому пожары кончились. Поставил новые водонагреватели. Выклянчил у предпринимателей подарки для ветеранов на День Победы. Бодается за увеличение квот на вылов рыбы для местного населения.

— Вот мы, жители Териберки, серьезную квоту на вылов рыбы хрен когда получим. А мне тут звонит человек из Москвы: «Я слышал, у вас небольшой флотец имеется, а у меня квота на триста тонн. Дадите мне трески поймать, или что у вас там?» — «А вы вообще кто такой будете?» — «Да я директор спортивной школы. Мне квоту на день рождения друзья подарили». И что мне прикажете думать после такого бл…тва? — обращаясь к настенному портрету российского президента, спрашивает Яранцев.

Неимоверными усилиями начальнику Териберки удалось добиться для своих жителей права на любительский лов. Но только для личных нужд, не для продажи.

Добавлено спустя 52 секунды:
— Как же мне хочется посмотреть в глаза тем людям, которые у нас принимают законы по рыболовству. — Яранцев сверкает глазами, словно скандинавский бог. — Вот кто придумал такую чушь?! По закону я имею право брать только квотируемую рыбу, то есть вписанную в разрешение. А по правилам рыболовства я не имею права ничего выбрасывать за борт. Допустим, вписана треска и пикша. Но я же не могу рыбе прокричать под воду: «Эй, ты, треска и пикша, иди сюда, а зубатка и окунь — разбегайся!» В результате когда я ловлю рыбу, то нарушаю один закон, а когда выбрасывают за борт то, что попалось мимо квоты, — другой. А в той же Норвегии в 12-мильной зоне берут все, главное — соблюдай объемы. Привез — продал. Целые семьи этим зарабатывают. У каждой своя специализация: рыбаки, обработчики, морозильщики, перевозчики.

— Как вы думаете, чем обусловлены наши запреты?

— Если людям разрешить работать на себя, они богатеть начнут, потом права качать. А государству этого не надобно.

Во мужик!

Спойлер

Итак, после этого последнего яранцевского восклицательного знака прошло больше четырёх лет. Мятежному капитану удалось продержаться в должности главы поселковой администрации года полтора – его сначала унизили подозрениями в коррупции, затем сняли под угрозой уголовного преследования. Списали и с этого корабля. Его место заняла дама, которая сейчас истерично обещает засудить авторов фильма, а также «всю блогосферу» за лживое изображение «вверенной ей территории и их жителей».

Однако судя по тому, что снял Андрей Звягинцев¸ в Териберке мало что изменилось. Та же разруха в головах и сортирах, тот же снег в июле под говор пьяных мужичков. А Штокманский проект, суливший посёлку достаток и достоинство, как был несбыточной мечтой так ей и остаётся: строительство газоконденсатного завода заморожено на неопределённый срок.

По сценарию фильма, главного героя, по натуре сильного и бескомпромиссного, приговаривают к тюремному сроку, ложно обвинив в преступлении. Отличие от вымышленного персонажа у реального Валерия Яранцева лишь одно: ему чудом удалось избежать тюрьмы. В остальном – как под копирку. Его сожрал, переварил и отрыгнул левиафан.

[lucky]

Он спас его от неминуемой смерти... И это событие послужило причиной великого открытия!

Говорят, эта история произошла еще в 20 веке. Однажды шотландский фермер возвращался с работы домой. Он, как всегда, шел привычной тропой. Когда мужчина проходил мимо болота, неожиданно оттуда раздался громкий детский крик. Кто-то отчаянно звал на помощь... Фермер последовал за криком и увидел в трясине маленького мальчика, который пытался выкарабкаться из ловушки. Не теряя времени, фермер срубил толстый сук с дерева, которое находилось поблизости, и протянул его тонущему мальчишке. Наконец фермеру удалось его вытащить

Спойлер

Перепуганный малыш дрожал от страха и холода:

- Так дело не пойдет! Пойдем со мной. Тебе нужно согреться и немного успокоиться, - взяв мальчика за руку, сказал фермер.

- Нет, я не могу, - покачал мальчик головой, - Папа уже, наверное, заждался и переживает, что меня до сих пор нет дома.

Мальчик уверил, что больше не нуждается в помощи, поблагодарил своего спасателя и побежал домой.

Но утром фермера ждал некий сюрприз. Как только мужчина проснулся, он первым делом вышел из своего дома и увидел подъехавшую к его скромному жилищу карету, запряженную породистыми лошадьми. Из кареты вышел статный джентльмен, одетый в дорогой и элегантный костюм. Он подошел к фермеру и напрямую задал ему нескромный вопрос:

- Скажите, это Вы вчера спасли моего сына от неминуемой смерти? Спрошу прямо: сколько я Вам должен?

- Да, я. Но так бы поступил любой здравомыслящий человек, будь он на моем месте. К тому же, от таких случаев никто не застрахован. На месте Вашего сына мог бы оказаться и мой ребенок. Поэтому, сказать правду, Вы меня обижаете такими вот бестактными вопросами. Вы ничего мне не должны!

- Но мой сын - это мое сокровище. Я заплачу любую сумму. Вы только скажите, сколько Вам нужно? Не бойтесь, я хоть и богатый, но честный человек.

- Извините за грубость, но я попрошу Вас уйти. Я сделал то, что должен был сделать. Прощайте!

Фермер уже, было, повернулся, чтобы уйти, как неожиданно из их дома выскочил его сынишка, который хотел поприветствовать приехавшего гостя.

- Это Ваш ребенок? - поинтересовался джентльмен.

- Да, мой, - с гордостью ответил фермер, поглаживая мальчика по макушке, - Позвольте мне узнать, почему это Вас так интересует?

- Просто-напросто мне трудно передать словами то, насколько я Вам благодарен за спасение моего сына. Если Вы не хотите брать денег - не проблема! У меня есть для Вас еще одно предложение. Надеюсь, что на этот раз Вы согласитесь. Я вот собираюсь переезжать в Лондон. Я бы мог взять Вашего сына с собой и пристроить его в местную школу, а потом - в один из лондонских университетов и полностью оплатить ему образование. Поверьте, если он такой же благородный, как его отец, то в будущем ни Вы, ни я об этом нисколечко не пожалеем.

После этого события прошло несколько лет. Сын фермера окончил престижную школу, а вскоре и получил диплом в медицинском университете. Прошло совсем мало времени, и его имя стало известным не только в Лондоне, но и по всему миру. Его звали Александр Флеминг... И это был человек, который сделал сенсационное открытие в медицине - изобрел пенициллин.

Однажды, еще в довоенное время, в одну из клиник поступил больной с тяжелой формой воспаления легких. У него на то время практически не было шансов на жизнь... Это был сын того богатого джентльмена. Чудом ему всё-таки удалось встать со смертного одра... Угадай, что спасло ему жизнь! Ты прав, это был пенициллин Александра Флеминга.

Имя джентльмена, который своим покровительством послужил жизненно важному открытию, было Рандольф Черчилль. А его сын вскоре стал одним из самых известных британских политиков в мире. Да, его звали Уинстон Черчилль. Возможно, именно случившиеся в детстве и молодости события вдохновили Черчилля сказать следующее: «Сделанное тобой к тебе же и вернется».

Просто уму непостижимо, как такое могло случиться! Правда это или красивый вымысел - не важно! Главное помнить, что наша жизнь, как бумеранг: «Что посеешь - то и пожнешь». Если посеешь добро, поверь, оно тебе окупится во стократ! Расскажи об этой поучительной истории своим друзьям.
http://ofigenno.cc/vse-vozvrashchaetsya-bumerangom

Добавлено спустя 21 минуту 3 секунды:
ВЕЩИЕ СНЫ АКАДЕМИКА БЕХТЕРЕВОЙ‏
Я допускаю, что мысль существует отдельно от мозга, а он только улавливает ее из пространства и считывает. Мы видим многое, что не в состоянии объяснить.
Я встречалась с Вангой — она читала прошлое, видела будущее. По данным Болгарской академии наук, число ее сбывшихся предвидений — 80 %. Как у нее это получалось?
«Ванга»
Перед встречей с провидицей я хотела сосредоточиться и помолчать, но, как назло, мои болгарские коллеги-медики донимали меня ничего не значащими пустыми разговорами.
В растрепанных чувствах, прервавшись на полуслове, я вошла через крохотные сени в комнату, где за столом сидела тетя Ванга. Слепая, лицо асимметричное и все же бесконечно милое и чистое, как у ребенка.

Спойлер

Она всех называла на «ты» и требовала, чтобы к ней обращались так же. А голос поначалу сердитый и пронзительный — не принесла я кусок сахара, который до встречи требовалось сутки носить при себе, чтобы он всю информацию впитал и передал Ванге.
Я вручила ей подарок — красивый павловопосадский платок. Она недовольно поморщилась: «Он же новый! Ничего о тебе не скажет! А что ты хочешь узнать?» Я объяснила, что хотела бы просто поговорить с нею «для науки».
Ванга пренебрежительно хмыкнула: «Для науки…», но вдруг ее лицо приобрело ясное, заинтересованное выражение: «Вот твоя мать пришла, она здесь. Говорить хочет».
А моя мама умерла в 1975 году, и я подумала, что сейчас «хитрая» Ванга от лица мамы начнет меня упрекать — почему это я могилку давно не навещала. Мне про подобные упреки рассказывали многие, побывавшие у Ванги.
Я решила ее опередить: «Она, наверное, на меня сердится?» — «Нет, не сердится, и при жизни тоже редко сердилась. Это все болезнь, все болезнь», — Ванга в точности повторила мамины слова, которыми та извинялась за свою раздражительность, и вдобавок сильно затрясла руками и головой, изображая симптомы тяжелейшей маминой болезни под названием «паркинсонизм».
«Вот такой у нее был дрожательный паралич, верно?» И у меня легкий холодок коснулся сердца — откуда она знает?..
Ванга передала мне две мамины просьбы — заказать у монахов в Загорске поминальную службу и поехать в Сибирь. Я удивилась — зачем Сибирь, почему? У меня там никого нет. «Не знаю, — сказала Ванга. — Мать сильно просит. А что это за место — Сибирь? Город? Село?»
Совершенно неожиданно, вернувшись в Ленинград, я получила приглашение в Сибирь на чтения, посвященные моему деду Бехтереву. Отказалась, занятая делами, о чем до сих пор очень жалею — чувствую, знаю, согласись я, и многое в моей жизни сложилось бы по-другому.
А еще Ванга сообщила, что мой отец не умер, а убит, и подсказала, где искать его могилу. И совсем уж поразила меня заявлением «Ты чего к замминистра ходишь, не твой он человек. Пообещает, но ничего не даст. Ходи к министру, это — твой человек».
Ну откуда ей было знать, по каким кабинетам власти ходит ее гостья из России? Догадаться о таком — невозможно.
Жизнь показала, что и здесь Ванга не ошиблась. И совсем невероятно в свете последующих страшных событий прозвучала фраза: «Что-то я очень плохо твоего мужа вижу, как в тумане. Где он? В Ленинграде? Плохо-плохо его различаю…»
Через несколько месяцев после этой встречи я потеряла мужа.
Ванга рассказала про три смерти, случившиеся рядом со мною и сильно меня задевшие. И опять все так — с небольшим интервалом ушли из жизни моя мама, мать первой жены моего мужа и моя единственная близкая подруга. «Ты, может, о себе беспокоишься? У тебя со здоровьем все в порядке. А сестра твоя все болеет. Да ты не огорчайся, и не умрет, все хворать будет».
Действительно, моя младшая сестра — инвалид первой группы, из тех, кто страдает, скрипит, да долго тянет. И она, и муж мой были от Ванги на одном расстоянии.
Сестру Ванга видела, мужа — почти нет. Я не могу не верить в то, что слышала и наблюдала сама, даже тогда, когда этому нет объяснений. Ванга очень звала меня приехать еще раз. Может, и надо было…
Особые сны
Они виделись мне только под утро или днем, с полным ощущением того, что все происходит на самом деле. Просыпалась я всегда напряженная, взвинченная, нервная, с острой головной болью в области лба. В июле 1975 года я отправила маму в санаторий, под Краснодар.
Получила ее письмо — бодрое, жизнерадостное, где она сообщала, что чувствует себя лучше и даже выходит в садик посидеть на солнышке, и очень обрадовалась. А через несколько дней снится мне сон — во сне я просыпаюсь, одеваюсь, слышу звонок в дверь, и почтальон приносит телеграмму: «Ваша мама умерла, приезжайте хоронить».
Прилетаю в село, узнаю людей, про которых мама писала, называю всех по именам. Мне говорят: «Надо идти в сельсовет». Просыпаюсь в отчаянии и слезах и хочу немедленно лететь в Краснодар.
Муж и друзья успокаивают меня, снисходительно похлопывая по плечу: «Вы же ученая, мудрая женщина, вы мозг изучаете, да как можно верить снам, посмотрите, какое письмо хорошее, скоро ваша мама вернется!»
И так они меня убедили, что я от своей затеи отказалась.
В августе получаю телеграмму: «Ваша мама умерла. Приезжайте хоронить», — все слово в слово написано. Приезжаю… узнаю на похоронах всех тех, о ком мама писала… иду в сельсовет за справкой о ее смерти.
Да, я знала, как мама больна, тревожилась о ней, во сне моя тревога всплыла, приобрела отчетливую форму. Но отчего я предвидела именно эту смерть, а не другие?
Возможно, мама думала обо мне в последнюю минуту. Или душа ее в момент отделения от тела коснулась моего сознания. Ответить, почему возникают подобные сны, я пока не могу. Но прислушиваться к ним, наверное, надо.
Если бы я не знала, что некрасива, то сочла бы себя хорошенькой!
Огромную роль во всех моих «комплексах» сыграла мама.
Мой ум она превозносила до небес, но что касается внешности и разных женских достоинств — о, тут шел другой разговор. Помню, как я танцую под папин аккомпанемент, а мама, склонив набок голову, говорит: «Все хорошо, но ножки — полноваты… полноваты ножки. Неплохи, но — полноваты».
И так придирчиво разбирала меня по частям, что сформировала стойкий комплекс уродины. Дело доходило да абсурда — вы не поверите — в двадцать лет я могла часами рассматривать себя в зеркале и думать:
«Право же, если бы я твердо не знала, что ужасно некрасива, то сочла бы себя хорошенькой!»
Когда подружки хвалили мою внешность, я думала, как они ко мне хорошо относятся. В первый раз я влюбилась в воспитанника нашего детского дома — обаятельного юношу нордического типа. Я никому об этом не рассказывала.
Не знаю, почему мне сейчас это вспомнилось… Наверное, потому, что очень легко, нежно и романтично все это было. Мне только исполнилось четырнадцать лет, моя некрасивость меня еще не тревожила, и мы вместе, держась в темноте за руки, смотрели в кинотеатре фильм «Песни о любви».
Мне жаль нашу нынешнюю молодежь, которая проскакивает стадию первой влюбленности за несколько минут — как много они теряют! Вот я через… ну сами представляете, сколько лет прошло, вспоминаю это чувство — здорово хорошо…
А потом — уже зрелой женщиной, по страстной, сильной любви — я вышла замуж и все думала: «Ах, он говорит мне комплименты по доброте душевной, насколько же он меня любит, если я, такая страшненькая, кажусь ему красавицей».
В 34 года я поехала в Англию, в Бристоль, на научную конференцию.
И в кафе услышала, как за моей спиной меня обсуждают две буфетчицы:
«Какая красивая эта русская, какие у нее замечательные ноги и эффектная фигура». Они меня видели первый и последний раз в жизни и не догадывались, что я понимаю каждое слово. Я сразу бросилась к ближайшему зеркалу, посмотрела на свое отражение и тут же безоговорочно поверила: да, да, они правы, я же красавица!
На работу я всегда предпочитала принимать привлекательных женщин, которые идут в науку по требованию души, а не из внутренней ущербности и невостребованности. С удовольствием наблюдала, как они делают научную карьеру и расцветают.
Ночная тьма
Роковая закономерность моей жизни — чем ближе я подходила к какому-то эпохальному прорыву в своих исследованиях, тем сильнее меня преследовал и кружил жуткий хоровод горя, неприятностей и проблем. Так, в конце шестидесятых, во время изучения «детектора ошибок», на нас написали отвратительную грязную анонимку.
В 1989 году я наконец-то получила новейшую аппаратуру для исследований и вновь на какой-то день посмела подумать, что абсолютно счастлива, а потом…
В 1990 году умер от наркотиков мой тридцатисемилетний приемный сын Алик, и в ту же ночь я потеряла от инсульта мужа.
С 1989 года меня травили за желание открыть свой институт мозга и за стремление покинуть пост директора Научно-исследовательского института экспериментальной медицины. Я давно собиралась, как стукнет 65, все бросить и уйти в науку, чтобы не подписывать по три часа в день бумаги.
Не поняли, взревновали, возмутились, особенно когда узнали, что во главе нового института — физик, мой второй сын Святослав Медведев.
Расклеивали по городу листовки, где угрожали судьбой четы Чаушеску. Предавали самые близкие друзья — я никогда не разделяла деловое и личное общение, все мои коллеги входили в мой дом, это теперь я крайне ограничила круг близких мне людей, а тогда только отмечала — ты и ты, неужели и ты — тоже?..
Что особенно больно — муж истово верил газетам и невероятно страдал, а мое нежелание оправдываться в некоей отсутствующей вине он воспринимал как косвенное ее доказательство и все время убеждал в необходимости ввязаться в полемику.
Было очень тяжело видеть, как он переживает из-за меня, и еще больнее — чувствовать его плохо сокрытое недоверие. И слушать его советы: «Брось свое никому не нужное дело, и ты отдохнешь, как я это делаю».
Мне казалось, что тяжелее этого периода, когда моя много лет лелеемая мечта вот-вот сбудется и все зависит только от меня, а силы — на исходе, предательство друзей подточило душу и поддержка близких больше всего похожа на подталкивание в спину по направлению к пропасти, хуже этого ничего и быть не может. Оказалось — может.
Не удержала
Сын Алик, доктор, красивый, умный, бесконечно любимый, трудный, позвонил ночью, сказал, что покончит с собою и хочет попрощаться перед смертью с отцом. Муж попросил меня поехать к нему.
Мы уже один раз выхаживали Алика после тяжелейшего заражения крови, вытащили буквально чудом с того света.
Чтобы не терять ни секунды, я сразу вызвала реанимацию и бросилась к сыну. Перед закрытой дверью его квартиры застала растерянных врачей — на звонки изнутри никто не отзывался, и вдруг мне одной почудился сильный, как в анатомичке, трупный запах, которого не было и ни по каким логическим причинам быть не могло, и я поняла — все.
Сына больше нет.
Когда принесли ключи и открыли дверь, Алик мертвый лежал на диване, с петлей на шее. Одно движение — и он мог спастись сам. Возможно, он затянул петлю, только когда услышал нашу возню за дверью. Может быть, рассчитывал и надеялся, что мы войдем и успеем его спасти.
Его сердце остановилось всего несколько минут назад. Я взяла телефонную трубку и обо всем, как автомат, сообщила мужу. Мы с моей близкой подругой Р. В. вернулись домой.
И вновь только я одна у порога почувствовала все тот же леденящий душу трупный запах. Несколько секунд — и ощущение исчезло. Открыл муж, внешне — спокойный, выслушал, принес нам нарезанный арбуз, сказал, что идет спать. Под утро у него произошло кровоизлияние в мозг, и спасти его не удалось.
То, о чем можно было бы и умолчать
Шли месяцы. Я жила по инерции. Ездила в командировки, работала, но ощущение чьего-то присутствия в доме сохранялось. Странное гудение, похожее на шум волчка, шорох, скрип половиц.
Я иду в ванную мыться. Слышу шаги. Они приближаются, потом — удаляются. Когда я выхожу минут через десять, Р. В. спрашивает, зачем мне ни с того ни с сего понадобилось выбираться из теплой ванны в коридор и почему я не отозвалась, когда она меня окликнула.
А вот еще: я стою у окна и вижу во дворе грустного человека с лицом моего покойного мужа. Может быть, мне показалось?..
Возвращаюсь в кухню и прошу Р. В. взглянуть, кто там стоит на улице, «вроде я уже его где-то видела». Она вбегает через минуту белая как мел: «Да это же Иван Васильевич! Он повернулся и к гаражам пошел, вы же знаете его особенную походку — ни с кем не спутаешь!»
Глубоким вечером я смотрю на большой, хорошо выполненный портрет мужа в спальне и наблюдаю, как медленно скатывается по полотну слеза из уголка нарисованного глаза — словно он огорчен, как часто бывало при жизни, моим поздним возвращением домой из гостей.
Я безмолвно замерла у портрета, а моя тихо подошедшая подруга восклицает: «Да он плачет…» Потом слеза тает.
У меня есть много теоретических объяснений случившемуся, начиная от измененного состояния сознания, в котором мы обе, без сомнения, в те дни находились и которое позволило нам перейти в иную плоскость бытия и видеть иные вещи, но гадать и комментировать вслух — нет, не хочу. Это — было, и все.
Уверенность в реальности происходившего у меня полная.
Каждое загадочное явление как бы съедало часть моих и без того подточенных горем возможностей, мучили головные боли, внезапная сонливость, повышенное давление. Ну, хватит, — решила я и отправилась в больницу Четвертого управления. Здоровье мне вроде бы подлечили, но душа продолжала болеть.
И тогда я обратилась к Богу. Бог, вера, отец Геннадий и мои близкие вернули меня к жизни, принесли утешение и покой. Дверь в Зазеркалье закрылась — на время, не навсегда.
Вы знаете, все еще будет!
Самый счастливый момент моей жизни?
Мне многие не верят и недоуменно улыбаются, когда я об этом рассказываю, но я говорю чистую правду — подготовка доклада для открытия ХХХIII Международного конгресса физиологических наук и как апофеоз — выступление 30 июля 1997 года, которое прошло более чем блестяще.
Потом меня много снимали, но только один финн догадался и прислал фотографии с извинением — мол, я понимаю, что у вас есть и получше…
Нет у меня ничего получше, все, наверное, так подумали, поэтому только одна его фотография теперь всегда стоит в кабинете как символ моего возвращения к себе после многолетнего, тяжкого, черного периода, когда я была не я, а моя тень.
Я выступала, читала лекции, занималась громадной организационной работой, но — не жила. Пока у меня не появилась очередная сверхзадача — доклад, который позволил оценить, сколько сделано в прошлом, и показал, что есть смысл в будущем.
Я люблю своего сына, у меня прекрасная невестка и чудесная внучка, меня очаровал Нью-Йорк. Продолжает работать созданный нами Институт мозга.
Без сверхзадачи человеческое существование лишено смысла. Животные рождаются, дают жизнь новым поколениям, потом функция размножения угасает, и наступает смерть.
А мы — мы не умираем, пока у нас есть цель — дождаться внуков и правнуков, написать книгу, увидеть мир, заглянуть в Зазеркалье…
Старости не существует, и ничего не заканчивается, пока вы сами этого не захотите.
…Теперь в спальне нет печального портрета покойного мужа.
Под одеялом на кровати нежится благородного облика золотоглазый рыжий кот. Под ногами бродят еще две кошки — очень старая и очень пушистая и ее толстая дочка средних лет. На стенах кабинета развешаны любимые пейзажи — Италия, все голубое, синее, много воздуха, неба и моря.
Нет настоящих вещей из прошлого, — Бог мой, какое прошлое, ведь ничего не сохранилось после репрессий, войны, эвакуации, — но есть овеществленные воспоминания о безмятежном детстве, тепле домашнего очага.
Все невольно обставлено так, как было тогда. И на вопрос «Вы любите свою квартиру?» хозяйка тихо, с какой-то застенчивой улыбкой, отвечает: «Да. Очень…»
Она переоделась по-домашнему — в роскошный «цыганистый» халат, ничуть не менее женственный, чем давешнее платье. Мы смотрим старые фотографии в старом альбоме.
Годы уносят все внешнее, и с возрастом душа человеческая постепенно освобождается от покровов и предстает в своем первозданном виде. Уже нет нужды нравиться, играть в какие-то игры.
Можно быть самой собой, говорить что думаешь и как чувствуешь.
Наконец понимаешь, что счастье — это то, чем можно прямо сегодня и сейчас поделиться с другими, нечто крошечное, хрупкое и ужасно важное — семга по четвергам, которой так любит лакомиться приходящая домработница.
Отрез самой лучшей шерсти для дорогой подруги. Теплый автограф на подаренной книге. Или десять самых вкусных пирожных из французской кондитерской.
Мы бьемся с жизнью, думаем: вот получим премию, купим квартиру, машину, завоюем должность — то-то будем довольны! А запомнится навеки другое — как молодой и красивый папа играет на рояле старинный вальс «Осенний сон», а ты — кружишься, кружишься под музыку, словно лист на ветру…

Добавлено спустя 38 минут 23 секунды:
ЛЮБОВНЫЙ ТРЕУГОЛЬНИК- СТЕФАН ЦВЕЙГ

Под настроение перечитываю Цвейга, и очень кстати нашлась в древнем ябеднике
ветхая от времени сохраненная зарисовка. Вдруг ещё кому будет интересно...
Дождь, дождь. Холодный осенний лондонский дождь. А она идет и идет, прижимая к груди свой нераскрытый зонт, идет неизвестно куда, без цели и смысла... Её нагоняют двое прохожих — они спешат укрыться от дождя. До нее доносится обрывок фразы: «...горький хлеб изгнания...» Она подумала: «Эмигранты. Такие же, как мы с мужем... С мужем?» К горлу подступает комок. Не хватало еще разрыдаться тут — на незнакомой улице, посреди чужого города.
Stefan Zweig (Austrian, 1881-1942)

http://www.liveinternet.ru/users/komrik/post333065278/