литература, поэзия, искусство

[lucky]

люблю рассказы Бунина, периодически перечитываю, дает ощущение спокойствия. Люблю его описания природы, людей. В некоторых рассказах не могу сказать, что понятен художественный смысл до конца. Например "легкое дыхание" "чистый понедельник" "господин из сан франциско" "муза" Кто нибудь поделитесь своим видинием

[Brittany]

Даже его описания природы, думаю не подходят, что бы сказать классика.

Да? Рекомендую перечитать Раковый корпус.

Если сравнивать его язык и Довлатова разница очень разительная. Манера изложения Солженицына гораздо проще.

Они писали в абсолютно разных жанрах)))
По мне так произведения Солженицына написаны в лучших традициях русской прозы.

[lucky]

если взять "Раковый корпус" "Один день Ивана Денисовича" то тоже наверное можно сказать, что по стилю подходят под классику. А, вот "Красное колесо" так точно нет. Когда первый раз писал думал как раз о нем.

[lucky]

Да? Рекомендую перечитать Раковый корпус.

написала раньше, чем я

[lucky]

По мне так произведения Солженицына написаны в лучших традициях русской прозы

я думал не о том, а можно ли сказать, что это классика или нет.

[Brittany]

lucky, по мне так ни Довлатов, ни Солженицын не классики.

[lucky]

по мне так ни Довлатов, ни Солженицын не классики

Nora, без четкого определения, что такое классика, трудно определить. Кто тогда подходит под это определение, Пастернак?

[Бриджит]

Солженицына тоже классиком не считаю. Как и Платонова, к примеру.

[Filadelfia_roll]

настоящий классик должен умереть давно
лет сто назад - не меньше

[lucky]

Графиня, умевшая подковывать лошадей
2 октября 2009 13:33

Своё чувство к младшей дочери Лев Толстой называл «грехом исключительной любви». В последний год своей долгой жизни он написал в дневнике: «Саша и трогает, и тревожит. И рад, что люблю ее, и браню себя за то, что слишком исключительно». Владимир Толстой, внук великого писателя, говорил, что все его дети были людьми одаренными и незаурядными, но младшая дочь успела сделать больше всех остальных. 30-летие со дня смерти Александры Львовны Толстой, которое исполнилось в сентябре, позволяет глубже оценить жизненный подвиг этой удивительной женщины.

Спойлер

Саша была единственной в большой толстовской семье, кому Лев Николаевич, разбудив ее в три часа ночи, сообщил, что решил покинуть Ясную поляну, уйти из дому. И дочь, не раздумывая, сказала, что через день последует за ним. Узнав о происшедшем, обезумевшая от горя, пытавшаяся утопиться в пруду Софья Андреевна послала мужу телеграмму: «Поскорей вернись». И подписалась именем, которое, как ей казалось, только и могло вернуть Толстого — «Саша». А та предупредила отца: верить можно только телеграммам, подписанным «Александра». У отца с дочерью были свои коды.
Лев Николаевич доверял ей безгранично. Начиная с 16 лет, она посвящала всю жизнь отцу, разделяла его идеалы. Научившись машинописи и стенографии, выполняла секретарскую работу, вела переписку отца, к которому приходили письма со всего света. В своём завещании Лев Николаевич передал Саше все права на его литературное наследие, что вызвало ропот в семье и привело в ярость Софью Андреевну.
На железнодорожной станции Астапово, где волею судьбы завершился жизненный путь Толстого, Александра провела семь дней и ночей у постели отца, который скончался 7 ноября 1910 года, оставив зияющую пустоту в жизни дочери. В своей книге «Отец» Александра Львовна вспоминает его последние осознанные слова, обращенные к ней и сестре Тане: «Только одно советую вам помнить: что на свете есть много людей, кроме Льва Толстого, а вы смотрите только на одного Льва». Заключая повествование, Александра Львовна на склоне лет написала: «Жизнь уже на закате, но одиночества нет. Потому что я знаю теперь, что на свете есть много людей, кроме Льва Толстого».
И многие из этих людей нуждались в ее помощи. Лично её.
Когда началась Первая мировая война, Александра Львовна, окончив медицинские курсы, отправилась на фронт в составе летучего отряда Красного Креста. Солдаты, случалось, посмеивались, видя, как графиня выполняет тяжёлую грязную работу. Но сразу же зауважали ее, когда та у них на глазах прибила к копытам лошади полоски, чтобы ее задние ноги не засекали передние. Действовала она решительно — выгоняла из отряда офицеров, бивших солдат, и уволила сестру, которая с помощью влюбленного в неё офицера выстрелила из пушки по немцам, — женщина с красным крестом на косынке не смеет совершать такое.
В другой своей книге «Дочь» Александра Львовна вспоминает, как при ночной бомбежке с аэроплана взлохмаченные санитары в одном белье, разутые, побросав раненых, бежали в блиндаж. «Куда?! — заорала я не своим голосом. — Больных бросать? Обратно! Под ружье, мерзавцы...»
Сама она пережила газовую атаку немцев, была тяжело ранена, но, подлечившись, вернулась в строй. Войну закончила полковником медицинской службы с двумя Георгиевским медалями.
А революцию не приняла. Узнав, что вслед за Николаем II от престола отрекся великий князь Михаил Александрович, горестно сказала: «Боже мой! Значит, пропала Россия...»
Отношения с советской властью у Александры Львовны сразу же не заладились. Как-то вечером в его однокомнатную квартиру в экспроприированном графском доме в Мерзляковском переулке Москвы нагрянули чекисты. Они искали типографские машины, на которых, по их сведениям, печатались контрреволюционные листовки. Найти их, естественно, не удалось. При прощании хозяйка показала «гостям» на портрет, висевший на стене: «Знаете, кто это?» «Маркс?» — предположил один из чекистов. «Нет, Толстой. Великий русский писатель. Мой отец».
Калинин, всесоюзный староста, про Толстого знал, конечно, побольше, и когда на приеме у него побывала дочь писателя, благодушно сказал: «Как счастлив был бы ваш отец, если бы он видел советские достижения в России». «Нет, — ответила Александра Львовна, — вы сгноили бы его в тюрьме, потому что он поднял бы свой голос против вас и снова крикнул на весь мир: «Не могу молчать!»
Надо ли удивляться, что с такими взглядами дочь Толстого время от времени оказывалась под арестом. В её квартире проходили заседания «Общества изучения и распространения творений Толстого», в которое входили видные представители российской интеллигенции. Некоторые из них одновременно были членами оппозиционного Тактического центра, так что литературные дискуссии плавно перетекали в политические. На дочь Толстого донесли, и на этот раз дело дошло до суда. Он был открытым. Прокурор Крыленко спросил у нее: «Александра Львовна, каково было ваше участие в Тактическом центре?» «Я поила их чаем, ставила самовар», — ответила она под хохот зала. Знакомый литератор Александр Модестович Кирьяков откликнулся на это стихами: «В стране, где смелую девицу/ Сажают в тесную темницу/ За то, что ставит самовар...»
Смех смехом, а ее приговорили к трем годам заключения в концлагере. Спасло заступничество Александры Коллонтай, которая обратилась во ВЦИК с ходатайством о досрочном освобождении дочери «зеркала русской революции», как называл Толстого Ленин. Большевики старались использовать авторитет великого писателя в пропагандистских целях.
Покидая тюрьму, Александра Львовна вывела на стене огромными буквами слова, которые можно считать ее жизненным девизом: «Дух человеческий свободен!»
Нарком просвещения Луначарский выдал Александре Львовне Охранную грамоту, удостоверявшую, что Ясная поляна является национальным достоянием. И она же была назначена «комиссаром-хранителем» музея-усадьбы.
И все же дочь Толстого задыхалась в стране, где были попраны все свободы, самых трудолюбивых крестьян «раскулачивали» и жестко проводилась политика государственного атеизма. В 1929 году она получила приглашение посетить Японию для чтения лекций об отце, 100-летие со дня рождения которого год назад было отмечено в советской России с большим размахом. Возможно, на этой пафосной волне ей и разрешили загранпоездку. Командировка растянулась на 20 месяцев, и Александра Львовна после долгих раздумий решила не возвращаться в Москву. Став политическим эмигрантом, она в 1931 году перебралась в Соединенные Штаты.

На земле, купленной за доллар
На 48-м году дочери великого писателя земли русской пришлось заново начинать жизнь на чужбине. Она читала лекции на тему, которую лучше нее не знал никто, потому что это была часть ее собственной жизни: «Толстой и революция», та самая, от которой она укрылась за океаном. «Мои лекции против коммунистов, — напишет она позднее в одной из своих книг, — давали некоторое удовлетворение — я тогда еще наивно думала, что они на кого-то повлияют».
И всё же скромный гонорар — 20—30 долларов за выступление — помог скопить деньги для аренды заброшенной фермы. Вместе с ней в США приехала учительница яснополянской школы Ольга Христанович. Обе хорошо знали крестьянский труд, пригодившийся, чтобы разводить кур и содержать коров. А графиня с присущей ей решительностью села за руль трактора. Увы, природная стихия оказалась к ним неблагосклонной: после крупного наводнения ферма разорилась. Александре Львовне пришлось вернуться к лекциям.
Позднее в Америку приехала давняя знакомая Толстой, сестра милосердия из Международного Красного Креста Татьяна Алексеевна Шауфус. За плечами у неё была бурная биография. Еврейка по рождению, она приняла православие и считалась духовной дочерью отца Павла Флоренского. Была на фронте, в советской России трижды арестовывалась. У Александры Львовны, как мы знаем, опыт общения с чекистами был не меньший — 5 задержаний, тюрьма и лагерь. Подруги понимали друг друга с полуслова и оптимально подходили для совместной работы,
Европу и Америку тогда наводнили беженцы, которых большевики лишили Родины, и бывшие медсестры решили, что эти люди, ещё более несчастные, чем они сами, остро нуждаются в помощи. Так, 15 апреля 1939 году возник Толстовский фонд, учредителями которого стали видные представители русской культуры и науки, общественные деятели. И все поголовно — эмигранты. В число «отцовоснователей», помимо Толстой и Шауфус, вошли гениальный композитор и пианист Сергей Рахманинов, знаменитый авиаконструктор и промышленник Игнатий Сикорский, последний посол императорской России Б.А.Бахметьев, видный историк профессор М.А.Ростовцев, генерал Б.В.Сергиевский, графиня С.В.Панина и другие популярные люди. Несколько позднее в совет фонда вошел лауреат Нобелевской премии Василий Леонтьев. Америку представлял некий доктор Колтон, о котором было известно, что он друг 31-го президента США Герберта Гувера, а значит, человек со связями.
Однако главным богатством фонда было, конечно, имя Толстого, а лицом, как мы сказали бы сегодня, — его отважная дочь. Главную задачу новой общественной благотворительной структуры она определила так: «Помогать русским за пределами России, рассеянным по всему белому свету».
За семь десятилетий существования фонда его цели и задачи не раз корректировались в соответствии с бурными событиями, происходившими в окружающем мире. Менялись и формы работы. Но было и нечто неизменное, очень толстовское, — близость к природе, к земле, что так ценил яснополянский старец.
Пожертвованных средств не хватило для начала работы. Но услышав про замышляемый проект, некая богатая американка, не пожелавшая, чтобы ее имя разглашалось, воодушевилась и продала фонду примерно 70 гектаров отличной земли под Нью-Йорком за чисто символическую плату — 1 доллар. Это привело в восторг Александру Львовну, которая, как и ее отец, была убеждена, что умственная работа должна перемежаться с физическим трудом на земле.
Теперь у энтузиастов была территория, на которой можно было принимать людей, нуждавшихся в защите. Но дарованную землю еще предстояло освоить. В разные сроки на ней появились ферма, где имелось около 400 тысяч курнесушек, свои коровы, свиньи и собственные харчи, что позволяло в любой момент принять и накормить людей. В комплекс вошли также детский дом, коттеджи для престарелых, более похожие на семейные дома, где люди живут в мире и единении, помогая друг другу.
В хозяйство Александры Львовны попадали люди самые разные. И были случаи, когда рядом можно было увидеть великую княжну Веру Константиновну Романову, князя Кирилла Голицина, незаметно состарившуюся на сцене знаменитую балерину Ольгу Спесивцеву. И вся эта пестрая компания дружно трудилась на томатных плантациях, в курятниках, просвечивала и сортировала яйца на продажу. Вполне в духе мужицкого графа Толстого.
Но эта идиллия из жизни сиятельных пейзан была, конечно же, далека от тяжелейших проблем, с которыми пришлось столкнуться Толстовскому фонду. В воздухе пахло новой, ещё более страшной войной, чем Первая мировая, которую хорошо помнила его основательница.

На Родину их возвращали под конвоем
Начавшаяся в 1939 году война с Финляндией, которую было принято называть «зимней», обернулась потерями, которых в Кремле никак не ожидали. За три с половиной месяца боев погибли почти 400 тысяч советских солдат — существенно больше, чем потеряли «побежденные» финны. Да еще множество наших бойцов оказались в плену, где они, забытые всеми, голодали, мёрзли и мёрли. Сталин объяснил, что пленных нет, есть только изменники Родины.
Помощь этим несчастным и стала первой крупной акцией Толстовского фонда. Использовав все свои связи, Александра Львовна собрала пожертвования на 34 тысячи долларов и закупила на них продукты, которые через Международный Красный Крест были отправлены в Финляндию с точной адресовкой: «русским пленным».
Но самая масштабная работа у фонда была впереди — помощь эмигрантам из страны Советов, над которой с лязгом опустился «железный занавес». Вторая мировая война породила новую людскую генерацию — перемещенных лиц, сокращенно ди-пи (от английского displaced persons). В фильтрационных лагерях для них, помимо военнопленных, находились люди, преимущественно советские, которые были угнаны в Германию или отправились туда на работы по собственной воле. Теперь в соответствием с соглашением, заключенным между Москвой и союзниками по антигитлеровской коалиции, все советские граждане были обязаны вернуться в СССР. Их дальнейшая участь была предопределена: тюрьма, ссылка, а то и расстрел.
В этот период Запад не хотел замечать проблемы ди-пи, отчасти не желая портить отношений с недавним союзником, но еще из-за безразличия к судьбе этих неопрятных, растерянных людей, так не похожих на европейцев. К тому же среди них наверняка полно шпионов.
Вот история, похожая на скверный анекдот. В 1949 году правительство США запретило въезд в страну сразу 250 тысячам русских военнопленных на том основании, что они были... членами профсоюза. Американцы считали, что это то же самое, что быть большевиком. Возможно, до них дошел тревожный слух, что «профсоюзы — школа коммунизма».
Это был тот случай, когда Александра Львовна надевала парадное платье и шляпу, садилась в свой старенький «форд» и отправлялась в «верха». «Сенатор, — сказала она своему знакомому Мак-Керену, — вы должны выслать меня из страны». «Почему?» — удивился тот. «Я была членом профсоюза, как все работающие люди в СССР». Сконфуженный сенатор пообещал, что в соответствующий документ будет внесена поправка.
Существуют разные подсчеты, но можно с уверенностью сказать, что благодаря усилиям Толстовского фонда из лагерей для перемещенных лиц с 1947 по 1952 год было спасено не менее 40 тысяч человек. А в 1948 году благодаря титаническим усилиям графини Толстой в Вашингтоне был принят Закон о перемещенных лицах, разрешающий въезд в США беженцев из Европы.
В приведенную статистику не входит Владимир Набоков, но в прошлом он тоже был беженцем. И именно Александра Львовна выхлопотала для него в 1940 году, когда тот жил в Париже, американскую визу. Столицу Франции он с женой-еврейкой покинул незадолго до входа гитлеровских войск. Человек, крайне самолюбивый, Набоков не любил быть кому-либо обязанным, но в своих воспоминаниях он признал: «Другим русским выезд из Франции был очень труден, да и я вряд ли выехал бы без помощи любезной гр. А.Л.Толстой».
Тем удивительнее, что всего два года спустя, когда в Нью-Йоркском «Новом журнале» началась публикация её романа «Предрассветный туман», Набоков, печатавшийся в том же издании, предъявил главному редактору ультиматум — «Или госпожа Толстая или я». Поскольку автором вызвавшего спор романа был не Толстой-отец, а всего лишь его дочь, редактор выбрал Набокова, талант которого ценил высоко.
А вот другой писатель-эмигрант Владимир Максимов, редактор «Континента», литературное дарование Александры Львовны оценил. Прочитав документальную повесть «Проблески во тьме», он написал автору: «Эта книга не только глубокий и волнующий человеческий документ, но и по-настоящему художественное произведение. Суметь выбрать из огромного калейдоскопа событий тех лет наиболее яркие и значительные и воплотить их в такой мастерски отчеканенной образной и глубоко человеческой прозе может только настоящий писатель предельно подлинного, а не просто литературного дарования».

Она верила, что железный занавес падёт
Эта история обошла всю мировую печать: 12 августа 1948 года из окна на третьем этаже советского консульства в Нью-Йорке выбросилась Оксана Касьенкина.
Она была учительницей химии в школе при посольстве СССР и 31 июля должна была вместе со своими коллегам отбыть на пароходе на родину, но при регистрации пассажиров её не досчитались. Всё остальное напоминало шпионский фильм с весьма популярным для тогдашнего советского кино сюжетом — коварные агенты империалистов похищают советскую гражданку.
В действительности же эта несчастная женщина решила остаться в Америке и попросила приюта в Толстовском фонде. Куда и был немедленно отправлен отряд «спасателей» во главе с консулом Ломакиным. Им удалось «отбить» соотечественницу у 64-летней дочери Толстого и её тоже не очень молодых сотрудниц. А финал известен. «Содержавшаяся под стражей женщина прыгает из окна красного консульства» — кричали заголовки американских газет. Тем же был переполнен радиоэфир. По счастью, Касьенкина отделалась тяжёлыми травмами, выжила и приняла американское гражданство.
Одним из последствий этого громкого международного скандала стало решение советских властей о «заглушении радиостанций, ведущих антисоветское вещание». А 21 сентября 1948 года в «Правде» был опубликован «Протест членов семьи Льва Николаевича Толстого против шпионской деятельности изменницы Родины А.Толстой в Америке». Под этим пасквилем стояли имена шести внуков и правнуков великого писателя, которые призывали «всех честных людей мира вместе с ними осудить и заклеймить позором грязный притон Александры Толстой, опозорившей имя своего великого отца». Непосредственно про Толстовский фонд было сказано, что он «состоит из политических мертвецов, шпионов и убийц».
Не буду называть имена людей, подписавших этот «документ». Они жили в СССР, и на них, конечно, было оказано жесточайшее давление. Имя же самой дочери Толстого было надолго вычеркнуто из советской версии его биографии, а слова «Толстовский фонд» пополнили словарь бранной лексики.
Не без гордости замечу, что свой вклад в восстановление исторической правды внёс журнал «Эхо планеты». В 30-м номере за 1991 год был опубликован большой — на 8 полос — материал «Толстовский фонд без глянца и предубеждений». Его автор — корреспондент ТАСС в НьюЙорке Сергей Бабич первым из советских журналистов рассказал о том, что же представляет собой любимое детище Александры Толстой. Надо заметить, что поначалу на Толстовской ферме его встретили настороженно. Президент фонда князь Теймураз БагратионМухранский отказался с ним беседовать, заявив, что ему не нравится Горбачёв и он не верит в его «перестройку». Зато Кирилл Голицын, тоже князь, заведующий библиотекой Толстовского фонда, рассказал нашему автору много интересного и попросил прислать пару экземпляров журнала с его будущим очерком. Что, естественно, было выполнено.
Так и получилось, что мы реабилитировали Александру Толстую на три года раньше, чем это официально сделало российское правительство в 1994 году.
Выступая на радиостанции «Свобода» в 1953 году, уже после смерти Сталина, Александра Львовна сказала: «Я старая женщина, но я никогда не теряю надежды, что скоро, может быть, очень скоро падёт железный занавес, что в конце концов мы все ещё увидим и доживём до того времени, когда увидим свободную Россию и не нужен будет Толстовский фонд в том виде, в каком он существует теперь, что все мы сможем вернуться на родину».
К сожалению, сбылось не всё. После тяжёлого инфаркта она два года боролась за жизнь, но 26 сентбря 1979 года в возрасте 95 лет умерла и похоронена в США на православном кладбище Новодивеевского монастыря.
Александра Львовна, как свидетельствуют приведённые выше слова, задумывалась о необходимости реформирования Толстовского фонда, поскольку главная его задача — помогать русским беженцам, рассеянным по всему свету, — утратила былое значение. Но в архивах фонда остались бесценные документы, связанные с её отцом и многими важными страницами отечественной истории. Жаль, если они навсегда останутся в Америке. А такая перспектива весьма реальна.

http://www.ekhoplanet.ru/society_print_1956_1775

Валерий Джалагония, журнал "Эхо планеты" № 36-37

[Y-ina]

по мне так ни Довлатов, ни Солженицын не классики.

Кронин тоже не классик, но книги интересные и полезные.
Прочитала сегодня Древо Иуды. Советую.

[Brittany]

Кронин тоже не классик, но книги интересные и полезные.

я когда-то читала "Цитадель", но ничего
не помню. Это другой Кронин?

[Y-ina]

когда-то читала "Цитадель", но ничего
не помню. Это другой Кронин?

тот. только цитадель я не читала.

[Brittany]

цитадель я не читала.

Это было невероятно скучно. Я читала его на английском.

[Y-ina]

Это было невероятно скучно. Я читала его на английском.

вероятно, у нас с тобой противоположные вкусы, но все-таки думаю, что те вещи, что я у него прочитала, тебе бы скучными не показались. Смею надеяться.
А какую литературу ты любишь?

[Brittany]

А какую литературу ты любишь?

а я всякую люблю. Когда я научилась читать,
вся семья вздохнула с облегчением. Я мела всё подряд, всё, до чего могла рукой дотянуться. Газеты я научилась читать вверх ногами.
Когда мне было 6 лет, я обнаружила стопку маленьких брошюр "Театральный Ленинград", там были либретто опер и балетов, весьма познавательно!
Потом тщетно искала Гремина в "Евгении Онегине"

[Y-ina]

Потом тщетно искала Гремина в "Евгении Онегине"

Ну все-таки, кто нравится?

[Brittany]

кто нравится?

Сейчас читаю современных авторов) Нравятся разные. Елена Колядина,
Анна Старобинец, Дяченко, Муравьёва, да много ещё всяких разных
Я уж не поминаю Рубину, Улицкую и проч.

[Y-ina]

Нравятся разные

а из классиков?

[Brittany]

Y-ina, наверное проще написать, кто не нравится. Надо подумать.
Вот: Жюля Верна не люблю.

[Y-ina]

Жюля Верна не люблю.

за что?