Цветы от Маяковского.

[lucky]

Цветы от Маяковского.
О любви Владимира Маяковского к Лиле Брик все помнят по двум причинам: с одной стороны, то была действительно великая любовь великого, поэта; с другой - Лиля Брик со временем превратила статус любимой женщины Маяковского в профессию. И уже никому не давала забыть, об их странных и порой безумных отношениях; о букетике из двух рыжих морковок в голодной Москве; о драгоценном автографе Блока на только что отпечатанной тонкой книжечке стихов, - обо всех иных чудесах, которые он подарил ей.

Спойлер

А ведь Маяковский творил чудеса не только для нее одной, просто о них постепенно забыли. И, наверное, самая трогательная история в его жизни произошла с ним в Париже, когда он влюбился в Татьяну Яковлеву.

Между ними не могло быть ничего общего. Русская эмигрантка, точеная и утонченная, воспитанная на Пушкине и Тютчеве, не воспринимала ни слова из рубленых, жестких, рваных стихов модного советского поэта, "ледокола" из Страны Советов.

Она вообще не воспринимала ни одного его слова, - даже в реальной жизни. Яростный, неистовый, идущий напролом, живущий на последнем
дыхании, он пугал ее своей безудержной страстью. Ее не трогала его собачья преданность, ее не подкупила его слава. Ее сердце осталось равнодушным.

И Маяковский уехал в Москву один.
От этой мгновенно вспыхнувшей и не состоявшейся любви ему осталась
тайная печаль, а нам - волшебное стихотворение "Письмо Татьяне Яковлевой" со словами:

"Я все равно тебя когда-нибудь возьму-
Одну или вдвоем с Парижем!"
Ей остались цветы. Или вернее - Цветы.
Весь свой гонорар за парижские выступления Владимир Маяковский

положил в банк на счет известной парижской цветочной фирмы с единственным условием, чтобы несколько раз в неделю Татьяне Яковлевой приносили букет самых красивых и необычных цветов - гортензий, пармских фиалок, черных тюльпанов, чайных роз орхидей, астр или хризантем.



Парижская фирма с солидным именем
четко выполняла указания сумасбродного клиента - и с тех пор, невзирая на
погоду и время года, из года в год в двери Татьяны Яковлевой стучались
посыльные с букетами фантастической красоты и единственной фразой:

"От Маяковского".

Его не стало в тридцатом году - это известие ошеломило ее, как удар:
неожиданной силы. Она уже привыкла к тому, что oн регулярно > > вторгается в ее жизнь, она уже привыкла знать, что он где-то есть и шлет ей цветы,



Они не виделись, но факт существования человека, который так ее любит, влиял на все происходящее с ней: так Луна в той или иной степени влияет на все живущее на Земле только потому, что постоянно вращается рядом.



Она уже не понимала как будет жить дальше - без этой безумной любви, растворенной в цветах. Но в распоряжении, ocтавленном цветочной фирме влюбленным поэтом, не было ни слова про его смерть.

И на следующий день на ее пороге возник > > рассыльный
с неизменным букетом и неизменными словами: "От Маяковского".

Говорят, что великая любовь сильнее смерти, но не всякому удается
воплотить это утверждение в реальной жизни. Владимиру Маяковскому удалось.

Цветы приносили в тридцатом, когда он умер, и в сороковом, когда о нем уже
забыли.

В годы Второй Мировой, в оккупировавшем немцами Париже она выжила только потому, что продавала на бульваре эти роскошные букеты. Если каждый цветок был словом "люблю", то в течение нескольких лет слова его любви спасали ее от голодной смерти.

Потом союзные войска освободили Париж, потом, она вместе со всеми плакала от счастья, когда русские вошли в Берлин - а букеты все несли.

Посыльные взрослели на ее глазах, на смену прежним приходили новые, и эти новые уже знали, что становятся частью ему не случилось частью. И уже как пароль, который дает им пропуск в вечность,
говорили, улвеликой легенды - маленькой, но неотъемлемой правда это или красивый вымысел, пока однажды, в конце семидесятых yлыбаясь улыбкой заговорщков: "От Маяковского". Цветы от Маяковского стали теперь и парижской историей.

Советский инженер Аркадий Рывлин услышал эту историю в юности, от своей матери и всегда мечтал узнать попасть в Париж.

Татьяна Яковлева была еще жива, и охотно приняла своего соотечественника.
Они долго беседовали обо всем на свете за чаем с пирожными.



В этом уютном доме цветы были повсюду - как дань легенде, и ему было неудобно расспрашивать седую царственную даму о когдатошнем романе ее молодости:он полагал это неприличным. Но в какой-то момент все-таки не выдержал, спросил, правду ли говорят, что цветы от Маяковского спасли ее во время войны?
Разве это не красивая сказка? Возможно ли, чтобы столько лет подряд... -

Пейте чай, - ответила Татьяна - пейте чай. Вы ведь никуда не торопитесь?
И в этот момент в двери позвонили.
Он никогда в жизни больше не видел такого роскошного букета, за которым почти не было видно посыльного, букета золотых японских хризантем, похожих на сгустки солнца. И из-за охапки этого сверкающего на солнце великолепия голос посыльного произнес: "От Маяковского".


У рассыльных привычный труд, -
Снег ли, дождик ли над киосками, -
А букеты его идут
Со словами: от Маяковского.
Без такого сияния,
Без такого свечения
Как не полно собрание
Всех его сочинений


Стихи Аркадия Рывлина

[rimi]

трогательно.

[bukk]

[lucky]

Как уезжал "Буба Касторский"‏

Борис Сичкин "Мы смеёмся, чтобы не сойти с ума"
(отрывок)

Спойлер

...Меня часто спрашивают, почему я, будучи популярным артистом, который хорошо зарабатывал, имел прекрасную трехкомнатную квартиру в центре Москвы, машину, дачу и пр., уехал?
В 1971 году меня по сфабрикованному обвинению посадили в Тамбовскую тюрьму. Впоследствии меня оправдали, дело было закрыто, работники прокуратуры наказаны, но до этого я просидел год и две недели в тюрьме, сыну в этой связи не дали поступить в Московскую консерваторию, в течение 2-х лет, пока длилось доследование, мне не давали работать, мое имя вырезали из титров фильма "Неисправимый лгун", в фильме "Повар и певица" меня озвучили другим актером и т.д. Короче, я понял, что страна игривая, в ней с тобой могут сделать все, что угодно, а особенно, учитывая, что у сына Емельяна — в меня — язык до щиколотки, который, как известно, доведет если не до Киева, то уж до тюрьмы точно, я решил удалиться от гнутой страны на максимально возможное расстояние. К счастью, после подачи заявления, если у меня и были какие-то сомнения по поводу принятого решения, то до боли родные, вездесущие подлость и хамство быстро их развеяли.
Мать моей жены с нами не уезжала, и, естественно, ее надо было обеспечить жилплощадью. Она была прописана с нами, но, поскольку оставаться одной в 3-х комнатной квартире ей бы не разрешили, я договорился на обмен — 2-х комнатная квартира с доплатой. Этот обмен должен был быть одобрен на собрании правления кооператива, членом которого я состоял. Первым взял слово Николай Рыкунин (возможно, некоторые помнят, был такой эстрадный «дуэт Шуров и Рыкунин). Он долго говорил о Родине, о неустанной заботе о каждом из нас партии и правительства, о совершенстве социалистического строя, о том, что покинуть такую Родину и такой строй может только человек неблагодарный, у которого отсутствует совесть и т.д. Кстати сказать, Рыкунин с пеной у рта, задыхаясь от ненависти к Советской власти, рассказывал мне, что его отец до революции был помещиком под Москвой, добрым, гуманным человеком, заботившемся о крестьянах, далеким от политики. Большевики его, естественно, расстреляли, а жену с грудным младенцем выслали в Сибирь, где она была вынуждена просить милостыню, чтобы не дать умереть маленькому Коле Рыкунину.
Выслушав речь Рыкунина, я мягко попытался объяснить, что речь идет не о неблагодарном Сичкине, а о благодарной теще, которая не покидает Родину и имеет право на жилплощадь. Из первого ряда встал похожий на отца Врубелевского Демона концертмейстер Большого Театра Гуревич. (Худая фигура, изогнутая вопросительным знаком, крошечные злобные глазки и змеиные губы придавали ему особый шарм).
— Я не желаю присутствовать на концерте Сичкина! — выкрикнул он.
— Запретите ему говорить! Я, как патриот, не желаю выслушивать речи отщепенца и предателя Родины?
— Не надо так волноваться, патриот Гуревич, — обратился я к нему. — Кстати, какие погоды были в Ташкенте в начале войны?
Гуревич:
— Пошли вы на ....
—Я не могу никуда пойти — идет собрание.
- Вы против моей тещи, потому, что она русская? Гуревич онемел.
— Да, а во время войны какие погоды были в Ташкенте?
— Сичкин, идите к ... матери!
— Я же уже вам сказал: я никуда не могу пойти, пока не кончится собрание. Всем известно, что громче всех кричит "держи вора!" сам вор, но работники наших органов люди умные и опытные, им ничего не стоит определить, кто патриот, а кто враг. Судя по вашему фальшивому пафосу, вы, видимо, очень виноваты перед Советской Властью, но успокойтесь: советский суд — самый гуманный суд в мире, и чистосердечное признание, безусловно, смягчит вашу вину. О, совсем забыл, а в конце войны какие погоды были в Ташкенте? — закончил я под хохот собравшихся.
Больше всех суетился композитор Марк Фрадкин. В отличие от Рыкунина, который выступал, так сказать, бескорыстно, просто желая подчеркнуть свои патриотизм и лояльность, Фрадкин имел конкретные виды на мою квартиру и развернул активную деятельность еще до собрания: он обрабатывал членов правления, запугивая их тем, как может быть расценена помощь врагу народа, с именем КГБ на .устах ходил по квартирам, собирал подписи жильцов против моего обмена, короче, делал все, что было в его силах, чтобы помешать.
С Фрадкиным во время войны мы долгое время были в одной части, где он заслужил звание "самый жадный еврей средней полосы России". Впрочем, я думаю, это было явным преуменьшением, и он вполне был достоин выхода на всесоюзный, если не на международный уровень. Плюшкин по сравнению с ним был мотом. Покойный Ян Френкель, талантливый композитор и очаровательный человек, рассказывал мне, что Фрадкин постоянно уговаривал его зайти в гости, посидеть за рюмкой у его уникального бара. Один раз, когда они были около дома Фрадкина, тот его наконец зазвал, но при этом сказал:
— Ян, в баре все есть, но чтобы его не разрушать, а это произведение искусства — ты сам убедишься, купи бутылочку водки. Закуски навалом, но на всякий случай купи колбаски, если хочешь, сыра, ну, рыбки какой-нибудь и возьми батон хлеба.
В результате они сели у бара, выпили водку Френкеля, закусили его продуктами, а Фрадкин даже чая не предложил.
В свое время Фрадкин мечтал попасть к нам в кооператив по причине хорошего района и того, что он был дешевле других кооперативов, но собрание было категорически против, мотивируя это тем, что Фрадкин не артист эстрады, богат и может купить квартиру в любом другом кооперативе. Я в то время был членом правления, со мной считались, и, когда жена Фрадкина со слезами на глазах умоляла меня помочь им, я, по своей мягкотелости, не смог отказать и уговорил правление проголосовать за Фрадкина. Позже история повторилась с их дочерью, Женей, которая тоже хотела жить в нашем кооперативе. Оба раза члены правления говорили, что они голосовали не за Фрадкина, а за меня.
Возвращаясь к нашему собранию, Фрадкин его закончил, коротко и по-деловому резюмировав:
— Товарищи, нам надо решить вопрос об обмене Сичкина, в связи с тем, что он бросает нашу Родину, плюет на все то, что сделала для него эта страна и хочет выгодно переметнуться на Запад. Нас он просит в этом ему помочь. Давайте голосовать.
Почти все русские, включая членов партии, проголосовали за меня, а все евреи, которых было большинство, против. В результате тещу выгнали из квартиры, а я получил огромное моральное удовлетворение — еду правильно.
Как я выяснил, в ОВИРе существовало негласное правило пять раз не принимать анкеты под предлогом того, что они, якобы, неправильно заполнены. Поэтому я пришел в ОВИР и сам сказал, что, чувствую, анкеты неправильно заполнены; лучше будет, если я их перепишу и приду завтра. Служащая ОВИРа улыбалась, кивала, и так пять раз. На шестой день у меня приняли документы, и после всех положенных дальнейших мытарств, 23 мая 1979 года мы прибыли в аэропорт "Шереметьево", откуда должны были вылететь в Вену. По дороге в аэропорт мы проехали мимо огромного плаката с изображением Ленина в кепке, с прищуренными глазами и поднятой в приветствии рукой, который гласил: "Верным путем идете, товарищи!", а в самом "Шереметьево" нас встретил транспарант: "Отчизну я славлю, которая есть, но трижды, которая будет!"
Рейс на Вену все время откладывался — то в связи с вылетом комсомольской делегации в Индию, то профсоюзной делегации в Мексику, то партийной делегации в Китай. Я услышал, как один еврей сказал другому:
— Слушай, если они все уезжают, давай останемся.
...Первое, что я сделал в Вене, это отправил вызов Фрадкину и в придачу к нему письмо следующего содержания:
"Дорогой Марик!
Все в порядке, вся наша мишпуха уже в Вене, все удалось провезти и твое тоже. Как ты правильно сказал, таможенники такие же тупые, как вся вонючая советская власть и бигуди осмотреть не догадаются. Так и вышло, только у Симы очень болит шея, все-таки каждый весил три кило. Пусть Рая до отъезда тренирует шею, у тебя шея, конечно, покрепче, но ты ж в бигудях не поедешь. Как нам сказали, в Америке иконы сейчас идут слабо, а ты знаешь, израильтяне из голландского посольства совсем обнаглели и хотят за провоз 20 процентов.
Марк, вот прошло, казалось бы, всего несколько дней, а мы уже очень соскучились. Все со слезами на глазах вспоминают твое последнее напутствие: "Я рад и счастлив за вас, что вы покидаете эту омерзительную страну, кошмарное наследие двух мерзких карликов: картавого сифилитика Ленина и рябого параноика Сталина. Дай вам Бог!" А как мы смеялись на проводах, когда ты сказал, что был и остаешься убежденным сионистом, а все твои якобы русские песни на самом деле основаны на еврейском фольклоре, сел за рояль, начал их одним пальцем наигрывать и объяснять, из какого синагогиального кадиша они взяты... Короче, ждем тебя и Раю с нетерпением, дай Бог, уже скоро.
Крепко обнимаем, целуем Арон, Пиля, Сима, Двойра и Ревекка".
Как мне впоследствии сообщил конферансье Борис Брунов, Фрадкин тут же побежал в КГБ и начал клясться, что у него нет икон и валюты, и он никуда не собирается ехать. Там (еще раз) прочитали письмо и, пытаясь сохранить серьезное выражение лица, посоветовали успокоиться, его никто ни в чем не обвиняет, многие получают вызовы, но если он не и собирается уезжать, ему не о чем волноваться. Фрадкин, тем не менее, был в панике, жена Рая на нервной почве начала курить.
Забегая вперед, второй вызов и письмо, но уже на адрес домоуправления "для Фрадкина" и якобы от другого лица я послал из Италии и третье, на адрес Союза Композиторов РСФСР Родиону Щедрину для Фрадкина из Нью-Йорка.
Второе письмо:
"Привет, Марик!
Сразу по делу: твою капусту и рыжье получил, но с летчиками больше в долю не падай — они засветились. Канай в Севастополь, свяжись с кентами и попробуй зафузить моряков атомных подводных лодок. Как договаривались, я откусил три косых, остальное твое, тебя ждет. Антиквар превращай в зелень, его не втырить и могут закнокать. Вообще, ходи на цирлах, подальше от катрана, шныров и козырных — тебе сейчас самое время лепить темнуху. Учти, телефон прослушивается — ботай по фене. Слыхал парашу, как ты вертухаям туфту впаривал — все правильно, пока не откинешься, хиляй за патриота. Вся маза тебя ждет, на любой малине будешь первым человеком, братва мечтает послушать в твоем исполнении песни Шаинского. Поменьше пей и чифири, а то, что Рая шмалит дурь, не страшно — главное, чтоб не села на иглу. Бывай, до встречи. Валера".
Фрадкин потерял сон, не помогали сильнейшие снотворные, снова побежал в КГБ, потом в домоуправление, ходил по квартирам, бился в судорогах и кричал, что он не имеет к этому никакого отношения, а все это провокации Сичкина. Рая курила одну за одной и дошла до 4-х пачек в день. В КГБ хохотали до слез и с нетерпением ожидали следующего письма и очередного визита идиота.
Письмо третье:
"Здравствуй, дорогой Марк! Прости, что так долго не писали, но сначала хотели чить товар, чтобы ты был спокоен. Слава Богу, все ОК, все контейнеры прибыли, с аргентинцами читались, так что ты уже в порядке: даже за один эйнер Рая спокойно может открыть массажный салон, а блядей среди иммигрантов навалом. Вообще, если ты сможешь переправить хотя бы 25 процентов своего состояния, то до конца жизни здесь будешь купаться в золоте. Если ты еще не обрезан, то здесь можно устроить за большие деньги: все иммигранты придут посмотреть на обрезание композитора Марка Фрадкина. Свою коллекцию порнографии не вези, здесь этого добра полно, оставь Жене. Да, и скажи ей, чтобы хотя бы до вашего отъезда перестала фарцевать — береженого Бог бережет. Марик, мой тебе совет: пока ты в Союзе, учи нотную грамоту и хотя бы чуть-чуть гармонию — там ты можешь напеть мелодию, и "негр" ее тебе записывает, а здесь негров много, но все они такие грамотные, как ты.
У нас все хорошо: молодые получают вэлфер, старые — пенсию, а бизнесы на кеш. Английский можешь не учить, он здесь не нужен: на Брайтоне все на русско-еврейском жаргоне с одесским акцентом, а то, что у тебя первый язык идиш — огромный плюс. Тебя вся помнят и ждут, а твою знаменитую шутку: "Если бы Фаня Каплан закончила курсы ворошиловского стрелка, мы намного раньше избавились бы от этого картавого фантаста", — здешние артисты читают со сцены.
С нетерпением ждем встречи,
3ай гезунд апдетер Мотл Фрадкин!
Целуем
Наум, Фира, Бася, Абрам и тетя Рахиль!
P.S. Будете ехать, пусть Рая не глотает камни — Соня так и не просралась...

[ScherNatUr]

Цветы от Маяковского.

вау
себе стянула

[ScherNatUr]

о дороге в аэропорт мы проехали мимо огромного плаката с изображением Ленина в кепке, с прищуренными глазами и поднятой в приветствии рукой, который гласил: "Верным путем идете, товарищи!", а в самом "Шереметьево" нас встретил транспарант: "Отчизну я славлю, которая есть, но трижды, которая будет!"

[Ствол]

lucky, Спасибо, за Б.Сичкина)))))))))))))) Вот талантище! Шикарный юмор и без злобы, спасибо!

[bukk]

[ScherNatUr]

[rimi]

[lucky]

[youtube]http://www.youtube.com/watch?v=04WH5ewE2RM[/youtube]

[lucky]

Rasskaz o Valentine ZORINE‏

Спойлер

Была в ходу в Ленинграде после шестьдесят седьмого года и такая шутка: Чем отличается Суэцкий канал от канала Грибоедова? Тем, что на Суэцком евреи сидят по одну сторону, а на Грибоедова - на обеих .
На канале Грибоедова, а отнюдь не на Суэцком, родился некогда и известный советский политический обозреватель-американист, комментатор, политолог и обличитель Валентин Зорин. Правда, фамилия его была тогда не Зорин, а несколько иная, более гармонирующая с внешним обликом.
Про Зорина была и шутка персональная: Родилась она во время визита в Союз Генри Киссинджера и основывалась на необычайном их внешнем сходстве: Зорин был вылитой копией Киссинджера, прямо брат-близнец, только в одну вторую натуральной величины - тот же курчавый ежик, оттопыренные уши, жирный подбородок и роговые очки.
Скажите, пожалуйста, господин Зорин, вы еврей?
- Я - русский
- А-а. А я - американский !
Вот этот Валентин Зорин, знаменитый в те времена человек, лет двадцать безвылазно просидел в Америке. Он был собкором ТАСС, и АПН, и Правды, и всего на свете. Он в этой Америке изнемогал и жертвовал жизнью на фронтах классовой борьбы. Он жил в американском коттедже, ездил на американской машине, жрал американскую еду и носил американскую одежду. В порядке ответной любезности он сумел рассказать об Америке столько гадостей, что будь она хоть чуть-чуть послабее и поменьше - давно бы рухнула под тяжестью его обличений.

В профессиональной среде он имел среди коллег кличку Валька-помойка .
Зорин был профессионал, и не было в Америке такой мелочи, которую он не обращал бы ей в порицание и нам в хвалу. Умел отрабатывать деньги! А деньги были неплохие; зеленые такие. Баксы. Не каждый сумеет за антиамериканскую неусыпную деятельность получать в американской же валюте ! Такое было время акробатов пера и шакалов ротационных машин...
И вот он однажды под вечер выходит из одних гостей. Его там в доме принимали прогрессивные американцы, кормили его стейками, поили виски и говорили всякие приятные вещи. И он уже обдумывает, как сделать из этого антиамериканский материал. И повыгоднее его пристроить.
И идет он к своей машине, припаркованной в сотне метров у тротуара. И тут сзади ему упирается в почку что-то вроде пистолетного ствола, и грубый голос приказывает:
- Не шевелиться Бабки гони !
Ограбление, значит. Типичный нью-йоркский вaриант.
Зорин, как человек искушенный и все правила игры знающий, не дергается. В нагрудном кармане пиджака у него, как советуют все полицейские инструкции, лежит двадцатка. И он ровным голосом, стараясь не волноваться, отвечает, что у него с собой двадцать долларов всего, в нагрудном кармане.
- Доставай, но без резких движений !
Он осторожно достает двадцатку и протягивает за плечо. Ее берут, и голос угрожает:
- Пять минут не двигаться А то - покойник !
И тихие шаги удаляются назад.
Когда, по расчетам Зорина, времени проходит достаточно для того, чтобы грабитель удалился на безопасное расстояние, он оглядывается - и видит, как за угол скрывается поспешно негр. Самый такой - обычный, в синих джинсах, в клетчатой рубашке, в белых кедах.
Зорин садится в свою машину и едет. А сам обдумывает. Это ж какой случай замечательный ! Средь бела дня советский корреспондент ограблен в
центре Нью-Йорка вооруженным преступником. Вот уже до чего дошел разгул
безобразий ! И полиция их продажная бессильна. Прекрасный материал сам в
руки приплыл.
И чтобы сделать очередной журналистский шедевр более убедительным, емким и панорамным - показать всю прогнилость и обреченность ихнего строя, он гонит к ближайшему отделению полиции. Стреляный воробей: а то завопят потом - лжет этот красный, никто его не грабил, почему не обратился в полицию, если грабили? Пожалуйста - обращаюсь.
А ты его поймай: лица не видел, примет не знаю, а таких ограблений - да тысячи ежедневно! Стрелял наркоман двадцатку на дозу - это как промысел: верняк.
Он тормозит под вывеской полицейского участка и просит проводить его к дежурному - он должен заявить об ограблении.
В отделении сидит под кондиционером здоровенный сержант с красной
ирландской рожей и голубыми глазками, вытянув ноги на стол, и жует жвачку.
- Привет - говорит он Зорину. - Какие проблемы?
- Я советский журналист - заявляет Зорин.
- И меня сейчас ограбили - прямо на тротуаре в вашем городе !

- Да, - сочувствует детина, - это бывает. Кто ограбил?
- Приставили пистолет к спине и отобрали деньги.
- Приметы, - говорит детина, - приметы! Подробности потом. Если вы
заинтересованы, чтобы мы нашли преступника - давайте попробуем.
- Черный, - описывает Зорин ехидно. - В синих джинсах, в клетчатой
рубашке. В белых кедах. Роста так среднего. Не старый еще, конечно.
- Так, - спокойно говорит сержант. - Понятно. Где это, говорите,
случилось, мистер? Сколько минут назад?
А во всю стену мигает лампoчки - подробнейшая карта города.
Сержант щелкает тумблером и говорит:
- Алло Джон? Фил? Уличное ограбление. Квадрат 16-Д. Тридцать шестая,
близ угла Второй авеню. Девятнадцать пятнадцать плюс-минус минута.
Чернокожий, среднего роста, синие джинсы, клетчатая рубаха, белые кеды.
Давайте. Он бомбанул русского журналиста, тот волну гонит. Да. Сколько он
у вас взял, сэр?
А говорить, что весь этот сыр-бор из-за двадцатки, как-то и неудобно.
Не того масштаба происшествие получается. Попадет потом в газеты:
коммунистический журналист хотел засадить в тюрьму бедного представителя
угнетенного черного меньшинства за паршивые двадцать долларов. И Зорин
говорит:
- Триста долларов.
- Алло Он с него снял =D 1риста баков - вы пошустрите, ребята.
Придвигает Зорину пепельницу, газету, пиво:
- Посидите, - говорит, - немного, подождите. Сейчас ребята проверят,
что там делается. Да, - признается, - с этими уличными ограблениями у нас
просто беда. Уж не сердитесь.
- Ничего, - соглашается Зорин, - бывает. - А сам засекает время: чтоб
написать потом, значит, сколько он проторчал в пoлиции, и все без толку,
как его там мурыжили и вздыхали о своем бессилии. Отличный материал: гвоздь .
Он располагается в кресле поудобнее, открывает банку пива,
разворачивает газетку... И тут распахиваются двери, и здоровенный полисмен
вволакивает за шкирку негра:
- Этот?
И у Зорина отваливается челюсть, а пиво идет через нос. Потому что негр - тот самый...
Сержант смотрит на него и констатирует:
- Рост средний. Особых примет нет. Джинсы синие. Рубашка клетчатая.
Кеды белые. Ну - он?
И Зорин в полном ошеломлении машинально кивает головой. Потому что
этого он никак не ожидал. Это... невозможно
Нет - это у них там патрульные машины вечно болтаются в движении по
своему квадр ату, и до любой точки им минута езды, и свой контингент в
общем они знают наперечет - профессионалы, постоянное место службы. Так
что они его прихватили тут же поблизости, не успел еще бедняга дух
перевести и пивка попить.
- Та-ак, - рычит сержант. - Ну что: не успел выйти - и опять за свое?
Тебе что - международных дел еще не хватало? Ты знаешь, что 3рабанул
знаменитого русского журналиста, который и так тут рад полить грязью нашу
Америку?
- Какого русского, офицер? - вопит негр. - Вы что, не видите, что он
- еврей? Стану я еще связываться с русскими ! Вы меня с Пентагоном не
спутали?
Зорин слегка краснеет. Сержант говорит:
- Ты лучше в политику не лезь. Он - русский подданный. И сделал на тебя заявление. Говори сразу - пушку куда дел?
- Какую пушку? - вопит негр. - Да вы что, офицер, вы же меня знаете -
у меня и бритвы сроду при себе не было. Что я, законов не знаю?
Bооруженный грабеж пришить мне не получится, нет !!! Я ему палец к спине
приставил, и всего делов. А если он испугался - так я не при чем. Никакого
оружия !
- Вы подтверждаете, что видели у н его оружие? - спрашивает сержант.
- Побойтесь Бога, мистер русский еврей-журналист, сэр - говорит негр.
Зорин еще раз слегка краснеет и говорит, что нет, мол, собственно
оружия он не видел, но он, конечно, может отличить палец от пистолета, и
прикосновение было, безусловно, пистолета. Но поскольку он сначала не
оборачивался, а потом уже издали мелкие детали было трудно разобрать, то
он на оружии не настаивает, потому что не хочет зря отягчать участь бедного, судя по всему, простого американца, которого только злая нужда могла, конечно, толкнуть на преступление.
- О'кэй, - говорит сержант, - с оружием мы тоже разобрались. Теперь с
деньгами. Гони мистеру триста баков, живо, и если он будет так добр к
тебе, то ты можешь на этот раз легко отделаться.
Тут негр ревет, как заводской гудок в день забастовки, и швыряет в
лицо Зорину его двадцатку.
- Какие триста баков - лопается от праведного возмущения негр. -
Пусть он подавится своей двадцаткой У него в нагрудном кармане пиджака,
вот в этом - и тычет пальцем - была двадцатка, так он сам ее вытащил и
отдал мне ! Сержант, верьте мне: этот проклятый коммунистический еврей
хочет заработать на бедном чернокожем ! Что я сделал вам плохого, сэр? Где
я возьму вам триста долларов?
Зорин, человек бывалый, выдержанный, все-таки краснеет еще раз и
вообще происходит некоторая неловкая заминка. То есть дело приняло совсем
не тот оборот, который был предусмотрен.
Сержант смотрит на него внимательно, сплевывает жвачку и говорит:
- Вы заявили, что грабитель отнял у вас триста долларов. В каких они
были купюрах? Где лежали? Вы подтверждаете свое заявление?
Зорин говорит с примирительной улыбкой:
- Знаете, сержант, я все-таки волновался во время ограбления.
Поймите: я все-таки не коренной американец, и как-то пока мало привык к
таким вещам. У меня был стресс. Допускаю, что я мог в волнении и неточно в
первый момент помнить какие-то отдельные детали. Может быть, там было и не
триста, а меньше...
- Вы помните, сколько у вас было наличных? - спрашивает сержант; а
полисмен откровенно веселится. - Поверьте, пожалуйста: сколько не хватает?
- Знаете, - говорит Зорин, - я был в гостях, совершил некоторые
покупки с утра, подарки, потом мы там немного выпили... Не помню уже
точно.
- Выпили, значит, - с новой интонацией произносит сержант. - И после
этого сели за руль? Это вы в России привыкли так делать?
- Нет, - поспешно отвечает Зорин, и лицо его начинает чем-то
напоминать совет из женского календаря: Чтобы бюст был пышным, суньте его
в улей . - Мы пили, конечно, только кока-колу, я вообще не пью, я просто
имел в виду, что у меня было после встречи с моими американскими друзьями
праздничное настроение, словно мы выпили, и, конечно, я был немного в
растерянных чувствах...
- Короче, - говорит сержант. - Это ваша двадцатка?
- Моя.
- У вас есть еще материальные претензии к эт му человеку?
- Я ему покажу претензии - вопит негр. - Обирала жидовский Это что
ж это такое, сэр, - жалуется он сержанту, - в родном городе заезжий еврей
при содействии полиции грабит бедного чернокожего на триста долларов !
Когда кончится этот расизм ?
Тогда Зорин на ходу меняет тактику. Делает благородную позу.
- Сержант, - говорит он. - Я не хочу, чобы этого несчастного наказывали. Мне известно о трудностях жизни цветного населения в Америке. Пусть считается, что я ему подарил эти двадцать долларов, и давайте пожмем друг другу руки в знак мира между нашими двумя великими державами.
Но сержант руку жать не торопится, а наоборот, его ирландская рожа начинает наливаться кровью.
- Подарили? - спрашивает, пыхтя.
- Подарил, - великодушно говорит Зорин.
- Так какого черта вы заявляете в полицию, что он вас под револьвером
ограбил на триста, если на самом деле вы сами подарили ему двадцать? -
орет сержант. - Вы же здесь сами десять минут назад хотели закатать его на
двенадцать лет за вооруженный грабеж?
- Я разволновался, - примирительно говорит Зорин. - был неправ. Я иногда еще плохо понимаю по-английски.
- Сколько лет вы в Америке?
- Около двадцати.
- Так какого черта вы здесь пишете, если не понимаете по-английски?
Тут до негра доходит, что двадцатку ему вроде как дарили, и он
протягивает руку, чтоб взять ее обратно, но Зорин берет быстрее и кладет к
себе в карман, потому что двадцати доллаpов ему все-таки жалко.
- Ладно, - сплевывает сержант. - Со своими подарками разбирайтесь
сами. Это в компетенцию полиции не входит. Если у вас больше нет друг к
другу претензий, проваливайте к разэдакой матери и не морочьте мне голову.
- Я напишу материал о блестящей работе нью-йоркской полиции, -
льстиво говорит Зорин. - Очень рад был познакомиться. Как ваша фамилия,
сержант?
- Мою фамилию вы можете прочитать на этой табличке, - говорит детина.
- А писать или не писать - это ваше дело. Не думаю, чтоб мое начальство
особенно обрадовали похвалы в коммунистической русской прессе. До
свидания. А ты, Фил, погоди минутку. Ты мне пока нужен как свидетель всего
разговора.
И Зорин с негром выкатываются на тротуар, где негр обкладывает Зорина
в четыре этажа, плюет на его автомобиль, предлагает на прощание поцеловать
себя в задницу и гордо удаляется. А Зорин уезжает домой, поражаясь работе
нью-йоркской полиции и радуясь, что легко выпутался из лап этих держиморд.
А сержант снимает трубку и звонит знакомому репортеру полицейской
хроники, который подбрасывает ему мелочишку за эксклюзивную поставку
информации для новостей.
- Слушай, - говорит, - Билл, тут у меня был один русский журналист...
Зо-рин... Ва-лен-тин... да, его черный-наркоман грабанул на двадцатку, да,
палец сунул к пояснице вместо револьвера... да, так он прикатил к нам и
хотел этого бедолагу вскрыть на триста баков... как тебе это нравится,
предсталяешь, закатать его на двенадцать лет? Да, известный, говорит,
журналист...
И назавтра Нью-Йорк Таймс выходит во-от с такой шапкой: сенсация ,
сенсация - знаменитый русский журналист Валентин Зорин, известный своими
антиамериканскими взглядами, пытается ограбить безработного, чернокожего
наркомана! И излагается в ярких красках вся эта история - с дeтальным
указанием места, времени, и фамилий полицейских.
После этого перед Зориным закрываются двери американских домов. И его
как-то тихо перестают приглашать на всякие брифинги и пресс-конференции. И
интернациональные коллеги больше не зовут его выпить, и некоторые даже не
здороваются.
И в конце концов он вынужден, естественно, покинуть Америку, потoму
что скандал получился некрасивый. Сидит в Союзе, и лишь крайне изредка
проскальзывает по телевизору.
А когда его спрашивают:
- Вы сколько лет проработали в Америке, так хорошо ее знали, - почему
все-таки вы ее покинули и вернулись в Союз? - он отвечал так:
- Вы знаете, когда я как-то услышал, что мои дети, выходя из дому в
школу, переходят между собой с русского на английский, я понял, что пора
возвращаться ..

[Brittany]

lucky,

Есть в тексте одна неувязочка, в связи с чем хотелось бы спросить: автор текста рашен? в смысле - советикус?

[lucky]

lucky, А кто автор?

не знаю, мне прислали. Я когда то читал о Зорине и о его пребывании в Америке, так, что очень похоже на правду

[lucky]

Есть в тексте одна неувязочка, в связи с чем хотелось бы спросить: автор текста рашен? в смысле - советикус?

сказать с полной уверенностью не могу

[lucky]

Георгий Голубенко

НАМЁТАННЫЙ ГЛАЗ

Спойлер

Если бы у Коли и Оли спросили в тот день: «Какой самый короткий месяц в году?» — они бы не задумываясь ответили: «Медовый». Только через четыре месяца после его начала, когда у Оли наконец впервые возникла потребность в платье (во всяком случае, в выходном), они с Колей вышли из своей комнаты в общежитии, держа в руках отрез крепдешина, купленный молодым на свадьбу в складчину всеми студентами и преподавателями родного техникума, и направились к дамскому портному Перельмутеру.

В тот день Коля точно знал, что его жена — самая красивая женщина в мире, Оля точно знала, что ее муж — самый благородный и умный мужчина, и оба они совершенно не знали дамского портного Перельмутера, поэтому не задумываясь нажали кнопку его дверного звонка.

— А-а!.. — закричал портной, открывая им дверь. — Ну наконец-то! — закричал этот портной, похожий на композитора Людвига ван Бетховена, каким гениального музыканта рисуют на портретах в тот период его жизни, когда он сильно постарел, немного сошел с ума и сам уже оглох от своей музыки.

— Ты видишь, Римма? — продолжал Перельмутер, обращаясь к кому-то в глубине квартиры. — Между прочим, это клиенты! И они все-таки пришли! А ты мне еще говорила, что после того, как я четыре года назад сшил домашний капот для мадам Лисогорской, ко мне уже не придет ни один здравомыслящий человек!

— Мы к вам по поводу платья, — начал Коля. — Нам сказали…

— Слышишь, Римма?! — перебил его Перельмутер. — Им сказали, что по поводу платья — это ко мне. Ну слава тебе, Господи! Значит, есть еще на земле нормальные люди. А то я уже думал, что все посходили с ума. Только и слышно вокруг: «Карден!», «Диор!», «Лагерфельд!»… Кто такой этот Лагерфельд, я вас спрашиваю? — кипятился портной, наступая на Колю. — Подумаешь, он одевает английскую королеву! Нет, пожалуйста, если вы хотите, чтобы ваша жена в ее юном возрасте выглядела так же, как выглядит сейчас английская королева, можете пойти к Лагерфельду!..

— Мы не можем пойти к Лагерфельду, — успокоил портного Коля.

— Так это ваше большое счастье! — в свою очередь успокоил его портной. — Потому что, в отличие от Лагерфельда, я таки действительно могу сделать из вашей жены королеву. И не какую-нибудь там английскую! А настоящую королеву красоты! Ну а теперь за работу3… Но вначале последний вопрос: вы вообще знаете, что такое платье? Молчите! Можете не отвечать. Сейчас вы мне скажете: рюшечки, оборочки, вытачки… Ерунда! Это как раз может и Лагерфельд. Платье — это совершенно другое. Платье, молодой человек, это прежде всего кусок материи, созданный для того, чтобы закрыть у женщины все, на чем мы проигрываем, и открыть у нее все, на чем мы выигрываем. Понимаете мою мысль? Допустим, у дамы красивые ноги. Значит, мы шьем ей что-нибудь очень короткое и таким образом выигрываем на ногах. Или, допустим, у нее некрасивые ноги, но красивый бюст. Тогда мы шьем ей что-нибудь длинное. То есть закрываем ей ноги. Зато открываем бюст, подчеркиваем его и выигрываем уже на бюсте. И так до бесконечности… Ну, в данном случае, — портной внимательно посмотрел на Олю, — в данном случае, я думаю, мы вообще ничего открывать не будем, а будем, наоборот, шить что-нибудь очень строгое, абсолютно закрытое от самой шеи и до ступней ног!

— То есть как это «абсолютно закрытое»? — опешил Коля. — А… на чем же мы тогда будем выигрывать?

— На расцветке! — радостно воскликнул портной. — Эти малиновые попугайчики на зеленом фоне, которых вы мне принесли, по-моему, очень симпатичные! — И, схватив свой портняжный метр, он начал ловко обмерять Олю, что-то записывая в блокнот.

— Нет, подождите, — сказал Коля, — что-то я не совсем понимаю!.. Вы что же, считаете, что в данном случае мы уже вообще ничего не можем открыть? А вот, например, ноги… Чем они вам не нравятся? Они что, по-вашему, слишком тонкие или слишком толстые?

— При чем здесь… — ответил портной, не отрываясь от работы. — Разве тут в этом дело? Ноги могут быть тонкие, могут быть толстые. В конце концов, у разных женщин бывают разные ноги. И это хорошо! Хуже, когда они разные у одной…

— Что-что-что? — опешил Коля.

— Может, уйдем отсюда, а? — спросила у него Оля.

— Нет, подожди, — остановил ее супруг. — Что это вы такое говорите, уважаемый? Как это — разные?! Где?!

— А вы присмотритесь, — сказал портной. — Неужели вы не видите, что правая нога у вашей очаровательной жены значительно более массивная, чем левая. Она… более мускулистая…

— Действительно, — присмотрелся Коля. — Что это значит, Ольга? Почему ты мне об этом ничего не говорила?

— А что тут было говорить? — засмущалась та. — Просто в школе я много прыгала в высоту. Отстаивала спортивную честь класса. А правая нога у меня толчковая.

— Ну вот! — торжествующе вскричал портной. — А я о чем говорю! Левая нога у нее нормальная. Человеческая. А правая — это же явно видно, что она у нее толчковая. Нет! Этот дефект нужно обязательно закрывать!..

— Ну допустим, — сказал Коля. — А бюст?

— И этот тоже.

— Что — тоже? Почему? Мне, наоборот, кажется, что на ее бюсте мы можем в данном случае… это… как вы там говорите, сильно выиграть… Так что я совершенно не понимаю, почему бы нам его не открыть?

— Видите ли, молодой человек, — сказал Перельмутер, — если бы на моем месте был не портной, а, например, скульптор, то на ваш вопрос он бы ответил так: прежде чем открыть какой-либо бюст, его нужно как минимум установить. Думаю, что в данном случае мы с вами имеем ту же проблему. Да вы не расстраивайтесь! Подумаешь, бюст! Верьте в силу человеческого воображения! Стоит нам правильно задрапировать тканью даже то, что мы имеем сейчас, — и воображение мужчин легко дорисует под этой тканью такое, чего мать-природа при всем своем могуществе создать не в силах. И это относится не только к бюсту. Взять, например, ее лицо. Мне, между прочим, всегда было очень обидно, что такое изобретение древних восточных модельеров, как паранджа…

— Так вы что, предлагаете надеть на нее еще и паранджу? — испугался Коля.

— Я этого не говорил…

— Коля, — сказала Оля, — давай все-таки уйдем.

— Да стой ты уже! — оборвал ее муж. — Должен же я, в конце концов, разобраться… Послушайте… э… не знаю вашего имени-отчества… ну, с бюстом вы меня убедили… Да я и сам теперь вижу… А вот что если нам попробовать выиграть ну, скажем, на ее бедрах?

— То есть как? — заинтересовался портной. — Вы что же, предлагаете их открыть?

— Ну зачем, можно же, как вы там говорите, подчеркнуть… Сделать какую-нибудь вытачку…

— Это можно, — согласился портной. — Только сначала вы мне подчеркнете, где вы видите у нее бедра, а уже потом я ей на этом месте сделаю вытачку. И вообще, молодой человек, перестаньте морочить мне голову своими дурацкими советами! Вы свое дело уже сделали. Вы женились. Значит, вы и так считаете свою жену самой главной красавицей в мире. Теперь моя задача — убедить в этом еще хотя бы нескольких человек. Да и вы, барышня, тоже — «пойдем отсюда, пойдем»! Хотите быть красивой — терпите! Все. На сегодня работа закончена. Примерка через четыре дня.

Через четыре дня портной Перельмутер встретил Колю и Олю прямо на лестнице. Глаза его сверкали.

— Поздравляю вас, молодые люди! — закричал он. — Я не спал три ночи. Но, знаете, я таки понял, на чем в данном случае мы будем выигрывать. Кроме расцветки, естественно. Действительно на ногах! Да, не на всех. Правая нога у нас, конечно, толчковая, но левая-то — нормальная. Человеческая! Поэтому я предлагаю разрез. По левой стороне. От середины так называемого бедра до самого пола. Понимаете? А теперь представляете картину: солнечный день, вы с женой идете по улице. На ней новое платье с разрезом от Перельмутера. И все радуются! Окружающие — потому что они видят роскошную левую ногу вашей супруги, а вы — потому что при этом они не видят ее менее эффектную правую! По-моему, гениально!

— Наверное… — кисло согласился Коля.

— Слышишь, Римма! — закричал портной в глубину квартиры. — И он еще сомневается!..
Через несколько дней Оля пришла забирать свое платье уже без Коли.

— А где же ваш достойный супруг? — спросил Перельмутер.

— Мы расстались… — всхлипнула Оля. — Оказывается, Коля не ожидал, что у меня такое количество недостатков.

— Ах вот оно что!.. — сказал портной, приглашая ее войти. — Ну и прекрасно, — сказал этот портной, помогая ей застегнуть действительно очень красивое и очень идущее ей платье. — Между прочим, мне этот ваш бывший супруг сразу не понравился. У нас, дамских портных, на этот счет наметанный глаз.

Подумаешь, недостатки! Вам же сейчас, наверное, нет восемнадцати. Так вот, не попрыгаете годик-другой в высоту — и обе ноги у вас станут совершенно одинаковыми. А бедра и бюст… При наличии в нашем городе рынка «Привоз»… В общем, поверьте мне, через какое-то время вам еще придется придумывать себе недостатки. Потому что, если говорить откровенно, мы, мужчины, женскими достоинствами только любуемся. А любим мы вас… я даже не знаю за что. Может быть, как раз за недостатки. У моей Риммы, например, их было огромное количество. Наверное, поэтому я и сейчас люблю ее так же, как и в первый день знакомства, хотя ее уже десять лет как нету на этом свете.

— Как это нету? — изумилась Оля. — А с кем же это вы тогда все время разговариваете?

— С ней, конечно! А с кем же еще? И знаете, это как раз главное, что я хотел вам сказать про вашего бывшего мужа. Если мужчина действительно любит женщину, его с ней не сможет разлучить даже такая серьезная неприятность как смерть! Не то что какой-нибудь там полусумасшедший портной Перельмутер… А, Римма, я правильно говорю? Слышите, молчит. Не возражает… Значит, я говорю правильно…

[july142009]

lucky гонит под заказ

- А-а. А я - американский !

Ограбление, значит. Типичный нью-йоркский вaриант.

А ты его поймай: лица не видел, примет не знаю, а таких ограблений - да тысячи ежедневно!

- Посидите, - говорит, - немного, подождите. Сейчас ребята проверят,
что там делается. Да, - признается, - с этими уличными ограблениями у нас
просто беда. Уж не сердитесь.

Так
что они его прихватили тут же поблизости, не успел еще бедняга дух
перевести и пивка попить.

Тебе что - международных дел еще не хватало?

- Ты лучше в политику не лезь. Он - русский подданный.

- Сколько лет вы в Америке?

И назавтра Нью-Йорк Таймс выходит во-от с такой шапкой

И в конце концов он вынужден, естественно, покинуть Америку, потoму
что скандал получился некрасивый.

[lucky]

"Чайка" #13(29) от 8 июля 2002 г.

Семен Бадаш (Германия


В.И.Лебедев-Кумач - поэт и плагиатор

Спойлер

Годовщины смерти В.И.Лебедева-Кумача проходят совсем незаметно, да и имя его стало с годами забываться. А между тем, без него представление о советской поэзии было бы неполным. Самое интересное, что его творчество было как бы двумя сторонами одной и той же медали. Одна сторона общеизвестна всем, а другая открылась спустя много лет после его смерти.

Сын сапожника (ох, уж эти сыновья сапожников, включая и "кремлевского горца"!) в 18 лет занялся переводами Горация. Вскоре, поняв, что переводы древней Эллады карьеры не сделают, он активно вкючился в идеологическую реальность советской власти, начав публиковать свои вирши в журналах "Крокодил" и "Лапоть" (был и такой в 20-х годах).

Своей критикой они были направлены против обывательщины и мещанства. Но Лебедев-Кумач не ограничивался лишь критикой. Он яростно поддерживал линию партии "в борьбе с классовым врагом":

Но приглянитесь зорче и копните
Их прошлое, привычки и уклад,
И сразу станут видимыми нити,
Которые людьми руководят

Глядишь, один - сын прасолов богатых,
Другой - салонным адвокатом был,
Тот не забыл, что князем был когда-то,
А этот особняк свой не забыл.

Встречаются пружинки и попроще:
Здесь вспоминают собственный кабак,
Там высланы на север зять и теща,
Тут раскулачен деверь и свояк.

И гражданин, грозящийся припомнить
Обиды прошлые большевикам,
Окажется женатым на поповне
иль сыном синодального дьячка.

Этот список потенциальных врагов советской власти являлся прямой инструкцией для повсеместной "работы" соответствующих "органов". Одним из первых Лебедев-Кумач начинает создавать "культ Сталина":

Вся страна весенним утром,
Как огромный сад стоит,
И глядит садовник мудрый
На работу рук своих...

Он помощников расспросит:
Не проник ли вор тайком?
Сорняки где надо скосит,
Даст работу всем кругом...

Василий Иванович с большим вдохновением пишет "Гимн НКВД", а затем "Гимн партии большевиков". Читатели старшего возраста хорошо помнят:

Славой овеяна,
Волею спаяна,
Крепни и здравствуй во веки веков,
Партия Ленина,
Партия Сталина,
Мудрая партия большевиков

Не забывал Лебедев-Кумач и подрастающую молодежь:

Будь упорным, умным, ловким,
Различать умей врагов,
И нажать курок винтовки
Будь готов!
Всегда готов!

В каких врагов бдительному пионеру надо разрядить свою винтовку автор не уточняет, но и без уточнений юношеству совершенно ясно. А далее следует поэма "Случай в школе", в которой поэт прямо призывает советских школьников к доносительству и стукачеству. Школьница Оля долго не решалась донести на соученика-хулигана, но все же решилась, а потому поэма заканчивается:

Увидел врага - давай отпор,
Не трусь, как гнилой обыватель.
Судим не только убийца и вор -
Судим и укрыватель.

И тем, кто хочет творить и расти
В великой советской школе,
Надо подчас поучиться пойти
К маленькой школьнице Оле.

Как один из организаторов в 1934 году Союза советских писателей, Лебедев-Кумач был первым советским поэтом, награжденным в 1937 году орденом "Трудового красного знамени", а в 1938 году "за выдающиеся заслуги в области художественной литературы" его награждают орденом "Знак почета". В 1940 году "за образцовое выполнение приказов командования в борьбе с белофинами" - орденом "Красной звезды".
В сентябре 1939 года в качестве военного корреспондента он участвует в очередном разделе Польши, что именовалось "протягиванием руки помощи страдающим братьям украинцам и белорусам". Но на этот раз обходится без награждения.
Идя в ногу с призывами партии беречь социалистическое имущество и бдить, Лебедев-Кумач пишет поэму "Быль о Степане Седове": ночной сторож охраняет колхозный сарай и видит, что в селе пожар и сгорает его хата вместе с семьей, но поста своего не покидает - охраняемое им колхозное имущество дороже семьи и хаты.
В самый разгар Большого террора Кумач писал: "Я такой другой страны не знаю, где так вольно дышит человек"... замечу, что ставшую чуть ли не гимном, в сталинских Особых лагерях ее пели иначе:

Широка страна моя родная,
Много тюрем в ней и лагерей,
Я другой такой страны не знаю
Где б так зверски мучили людей...

Лебедев-Кумач любил выступать со стихами перед разной аудиторией. Выслушав одну из таких речей, вернувшийся после очередной посадки Ярослав Смеляков во всеуслышание в зале сказал: "Надоела всем моча Лебедева-Кумача". А на одном из заседаний Верховного Совета Василий Иванович выступил с такой речью:

Товарищи депутаты Верховного Совета!
Быть может впервые в истории земли
В народный парламент вошли поэты,
А вместе с поэтами рифмы вошли:
Да здравствует Российская Федерация!
Да здравствует вся советская страна!
Да здравствует великий русский народ,
Да зравствуют все нации и племена!

В 30-х годах ни один советский фильм не обходился без участия Лебедева-Кумача: "Веселые ребята", "Цирк", "Волга-Волга", "Вратарь", "Дети капитана Гранта", "Трактористы", "Богатая невеста", "Если завтра война"... Незадолго до войны он писал - о летчиках:

Если враг обнаглевший посмеет
Перейти за пороги границ,
Небеса над врагом почернеют
Грозной тучей сталинских птиц...

О танкистах:

Отвагой и волей танкисты сильны,
сильны боевой учебой,
любому врагу наши танки страшны,
а кто не боится - попробуй!..

Вся эта шапкозакидательная поэзия, как и "И на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью, могучим ударом", 22 июня 1941 года оказалась очередной пустопорожней пропагандой.
24 июня в газетах "Известия" и "Красная звезда", т.е. на второй день войны, были опубликованы всем известные стихи "Священная война", а 30 июня все радиостанции Советского Союза передавали эти стихи поначалу на музыку Матвея Блантера, а еще через день на музыку Александра Васильевича Александрова.
Патриотическая песня поднимала и воодушевляла народ на борьбу с врагом. Говорили, что она вывела из оцепенения в первые дни войны даже "кремлевского горца". А Лебедев-Кумач всем похвалялся, что он "эти стихи написал за одну ночь" и добился заветной Сталинской премии. А в середине 40-х он впал в тяжелую депрессию, совсем перестал писать, затем и вовсе лишился рассудка.
Ничем не могли помочь и известные психиатры. Лебедев-Кумач скончался в феврале 1949 года. В правительственном некрологе, в частности, говорилось: "В. И.Лебедев-Кумач внес в сокровищницу советской поэзии простые по форме и глубокие по содержанию произведения, ставшие неотъемлемой частью нашей социалистической культуры..."
И это верно, если прославление партии, создание культа диктатора, призывы к стукачеству считать социалистической культурой...

А теперь - о другой, малоизвестной, стороне "медали"...
Фаина Квятковская

Мой знакомый журналист, бывший сотрудник "Литературной газеты", Андрей Малмгин, тщательно изучавший творчество Лебедева-Кумача, чудом разыскал и нашел в Ленинграде старушку Фаину Марковну Квятковскую, жившую в коммунальной квартире по улице Салтыкова-Щедрина. После пережитого еврейского гетто и бегства из него в Советский Союз, многолетних скитаний по городам Сибири, единственной оставшейся у нее ценностью была папка с пожелтевшими старыми документами. Она - композитор и поэтесса. В Польше писала музыку и тексты к разным песенкам под псевдонимом Фани Гордон.
Особую известность она получила в 1931 году своим танго "Аргентина" и фокстротом "У самовара", написанных ею для варшавского кабаре "Морское око", что на углу Краковского предместья и Свентокшских бульваров (оно существует и поныне, но с другим названием). К фокстроту текст помог ей написать владелец кабаре Анджей Власта. Фокстрот "У самовара" стал весьма популярен, его распевала вся Польша: "Под самоварем зидзи мода Маша. Же муси так, а она ние!". В том же году к ней приехали представители германской фирмы "Полидор" и заключили контракт на выпуск пластинки, но попросили сделать перевод с польского на русский, ибо расчитывали на продажу пластинок в городах наибольшего скопления русской эмиграции: Берлине, Риге, Белграде и Париже. Перевод для нее не составил труда, ведь она родилась в Крыму, а полькой считалась лишь по отчиму. В том же году пластинка фирмы "Полидор" вышла миллионным тиражом, и несколько экземпляров из Риги попали в Москву.
В 1932 году песенку "У самовара" начал исполнять Леонид Утесов со своим оркестром, а затем она была в его же исполнении записана в студии грамзаписи "Музтрест". В отличие от выходных данных на пластиках "Полидор", где значилось: "музыка Фани Гордон, слова Анджея Власта", на выпущенной советской были данные "Обработка Дидрихса (был такой музыкант в оркестре Утесова. - С.Б.), слова Лебедева-Кумача" (!)
Из сталинского Советского Союза в Польшу Пилсудского последовало сообщение собкора газеты "Курьер Варшавски" С.Бегмана под заголовком "За красным кордоном", в котором он писал:
"Самый популярный шлягер исполняется в летнем театре Эрмитаж - это известный в Польше фокстрот "У самовара". Уже несколько месяцев он играется на танцплощадках, в ресторанах и кафе, звучит из радиорепродукторов на вокзалах и даже в парикмахерских в русском обозначении "Маша", который был написан Фани Гордон и Анджеем Власта..."
Между СССР и Польшей конвенции об авторских правах не существовало, иначе оба автора стали бы миллионерами. Умный одессит Утесов за грамзапись взял себе только исполнительский гонорар, а миллионы рублей авторских всучил жадному до денег Лебедеву-Кумачу. Мое поколение, как и коллекционеры старых пластинок, помнят ее, эту грамзапись, где Утесов пел:

У самовара я и моя Маша,
И на дворе давно уже темно,
А в самоваре так кипит страсть наша,
Смеется месяц хитро нам в окно,

Маша чай мне наливает
И взор ее так много обещает,
У самовара я и моя Маша
Горячий чай пить будем до утра....

На вопрос, почему она не требовала своих прав, старая Фаина Марковна ответила: "Бороться с многоорденоносным, да еще депутатом Верховного Совета СССР Лебедевым-Кумачом было бы самоубийством. Я просто боялась. Посмотрите, как я скромно живу, у меня нет даже пианино. Играют и поют "У самовара", ну и пусть играют и поют".
Только после смерти Лебедева-Кумача Фаина Марковна добилась свидания с Утесовым, поведав ему всю правду о плагиате. Леонид Осипович охал и ахал, обещая ей помочь, но дальше обещания дело не сдвинулось. Лишь в 1972 году она обратилась в ВААП и вскоре получила ответ: "В связи с письмом СЗО ВААП о защите авторских прав на имя Ф.М.Квятковской, Управлением фирмы "Мелодия" дано указание Всесоюзной студии грамзаписи начислить причитающийся тов. Квятковской гонорар за песню "Маша", а также исправить допущенную в выходных данных ошибку. Генеральный директор П.И.Шибанов". Вскоре пришел перевод гонорара на... 9 рублей 50 копеек. Газеты "Советская культура", "Московский комсомолец" и журнал "Советская эстрада и цирк" писали, что найден автор песни "Маша", но ни имени, ни фамилии не сообщали.

Но и это еще не все!..
Александр Боде

Упомянутый Андрей Малмгин в одной из редакций нашел письмо неизвестной Зинаиды Александровны Колесниковой, живущей в подмосковном дачном поселке. Кратово в Амбулаторном переулке. Малмгин явился к этой престарелой женщине. Еще до визита к ней он обратил внимание, что в "написанной за одну ночь" Лебедевым-Кумачом песне "Священная война" отсутствуют привычная для поэта советская фразеология, а фигурируют такие национально-народные слова, как "ярость благородная", "священная война" и образы из русской истории "с проклятою ордой". Старая женщина оказалось дочерью учителя русского языка и литературы Рыбинской мужской гимназии Александра Адольфовича Боде, который написал эту песню еще в 1916 году! Сравнив рукописный текст Боде с текстом Лебедева-Кумача, Малмгин обнаружил некоторые различия: у Боде "с германской силой темною", а у советского поэта "с фашистской силой темною", у Боде "как два различных полюса", у Лебедева-Кумача эти слова не фигурируют, опустил он и четыре строчки в тексте Боде:

Пойдем ломать всей силою
Всем сердцем, всей душой
За нашу землю милую,
За русский край родной

Зинаида Александровна Колесникова (в девичестве Боде) показала копию письма, отправленного ею Борису Александровичу Александрову в 1956 году, в котором окончательно ставились все точки над "i". Я опускаю интеллигентное обращение к адресату и часть текста:

"Мы все очень рады и большое спасибо Вашему отцу Александру Васильевичу за музыку к "Священной войне", но Лебедев-Кумач скрыл от Вас правду о происхождении текста этой песни. Она родилась в городе Рыбинске на Волге в Первую Мировую войну. Написал текст учитель русского языка и литературы мужской гимназии А.А.Боде - мой отец. Он был образованным человеком, окончил филологический факультет Московского университета. Знал латинский и греческий языки, которые тоже преподавал.
В 1916 году дважды в день, идя в гимназию и обратно домой, он встречал колонны новобранцев. Старость свою отец проводил у нас под Москвой около детей и внуков. В последние дни жизни отец говорил о неизбежности войны с Германией: "Я чувствую себя слабым, а вот моя песня может теперь пригодиться". Считая Лебедева-Кумача большим патриотом, отец отправил ему личное письмо с рукописным текстом. Тем более, что отцу нравилась его песня "Широка страна моя родная". Отец долго ждал ответа, умер в 1939 году, так и не дождавшись его. Посылая Вам это письмо, мы убеждены, что Вы, Борис Александрович, должны знать об истинном происхождении этой песни. Будем благодарны, если ответите на это письмо. Зинаида Александровна Боде (в замужестве Колесникова)".

Как и Лебедев-Кумач, так и Борис Александров на письмо не ответил. Обе, как Фаина Марковна, так и Зинаида Александровна, при жизни самого советского из всех советских поэтов, боялись писать о подлинном происхождении присвоенных Лебедевым-Кумачом песен. Тем более что муж Колесниковой в 1931 году был арестован и 8 лет спустя вернулся разбитым и больным. В те же годы был арестован его брат, инженер-вагоностроитель, затем последовал арест и зятя, горного инженера. Взрослый сын погиб на фронте в 1942 году, а советский поэт "за одну ночь написал "Священную войну". Миф об этом стойко держится и до сего дня. Андрей Малмгин обращался к главному редактору "Литературной газеты" А.Чаковскому и к его заместителю Е.Кривицкому опубликовать раскрытые данные, но оба в один голос отвечали: "Есть в советской истории мифы, которые разрушать не следует" (!). Более порядочный главный редактор "Недели" В.Сырокомский ответил: "Про "Машу" опубликую, а про "Священную войну" - нет!"

В опубликованных в 1982 году отрывках из записных книжек Лебедева-Кумача есть за 1946 год такая запись:
"Болею от бездарности, от серости жизни своей. Перестал видеть главную задачу - все мелко, все потускнело. Ну, еще 12 костюмов, три автомобиля, 10 сервизов... и глупо, и пошло, и недостойно, и не интересно..."
А за два года до потери рассудка записал:
"Рабство, подхалимаж, подсиживание, нечистые методы работы, неправда - все рано или поздно вскроется..."

Можно считать это признанием и в литературном воровстве. Давно уже нет в живых ни Фаины Марковны Квятковской, ни Зинаиды Александровны Боде (Колесниковой), но неправда вскрылась, а всемогущего орденоносного поэта наказал Бог, лишив его рассудка. И все больше забывается, уходит в забвение самый советский из всех советских поэтов Василий Иванович Лебедев-Кумач...