Список разделов › Прочее › Беседка
Если это устремление к божественному, а не для себя, любимого - то да, тоже человек может и раскрыться, и воспарить - но для этого надо иметь устремление, правильный вектор - иначе развитие рано или поздно даст не увеличение любви в душе, а увеличение гордыни, и человек падёт.Эка писал(а):это и состояние любимого и творческого труда, и разнообразных встреч с интересными людьми, и победы над своими недостатками, мучительной победы, разных интересных встреч и открытий..
это можно сказать про любое направление жизни человека........ и материнство тоже может переродиться в какуюто очень нездоровую формуСкарлетт писал(а):Если это устремление к божественному, а не для себя, любимого - то да, тоже человек может и раскрыться, и воспарить - но для этого надо иметь устремление, правильный вектор - иначе развитие рано или поздно даст не увеличение любви в душе, а увеличение гордыни, и человек падёт.
ну иногда все-таки случаются и великие истории любви мужчины и женщины, очень сильно возвышающие душу...........ну и матери вовсе не все настоящие матери, такие какими надо быть........Скарлетт писал(а):что материнство реализует в душе такой потенциал любви, который невозможно практически пережить в обычной , земной любви полов - поскольку она абсолютно на отдачу, даже ценой жизни может быть..
а я, кстати, и не успокаиваю.......просто у меня на данный момент нет благоприятного стечения обстоятельств, в смысле какого-то объекта любви, без него все таки никак, а так я готова................и почему без бабушек?....мама у меня, Слава Богу, жива, здорова(тьфу, тьфу,тьфу), работает в оборонном комплексе.........кстати, мне то как раз без бабушек очень трудно, я очень инфантильный и оторванный от жизни человек, меня родители очень здорово всю жизнь поддерживаютСкарлетт писал(а):Эка, не успокаивай себя. Рожай давай.![]()
Я плохого то не посоветую.
Тем более, когда у мамы уже жизненный опыт и рассудочность, она вполне обойдётся без бабушек.
Эка писал(а):мне то как раз без бабушек очень трудно, я очень инфантильный и оторванный от жизни человек, меня родители очень здорово всю жизнь поддерживают
ну муж это ерунда, фик с нимСкарлетт писал(а):Эка писал(а):мне то как раз без бабушек очень трудно, я очень инфантильный и оторванный от жизни человек, меня родители очень здорово всю жизнь поддерживают
Родишь без мужа и без оборонного комплекса мамы - инфантильность растает, как дым.
Nadin писал(а):Из воспоминаний баронессы Марии Дмитриевны Врангель. Впечатлительным не читать, я серьезно, хорошего там нет ничего. Страшилки и кошмарики. Но это- жизнь, это- индивидуальность, та самая проза жизни, о которую разбиваются стройные формулы счастья.
- Спойлер
- Барон Георгий Михайлович Врангель, владелец большого имения Торосово близ станции
Волосово Балтийской ж.д., в двух половиной часах от Петрограда, — жил в деревне безвыездно.
Он был удивительно добродушный, безобидный человек, политикой не занимался.
Образцовый семьянин, увлекался молочным хозяйством. Был любим крестьянами.
В дни подхода красных войск к Ямбургу по пути то и дело этделялись небольшие отрядики,
расползались по деревням и, етобы потешиться, грабили и убивали помещиков.
Однажды в зимнюю ночь, очень морозную, один из таких этрядиков пробрался в
Торосовский парк и через террасу ворвался в дом, выбив окна.
Перепуганная семья, состоявшая из семидесятилетней старухи-матери, племянника,
его жены и четверых детей мал-мала меньше, бросилась, в чем были, в комнату,
где уцелели стекла, и заперлась на замок.
А буйная ватага носилась по дому и подвергала грабежу и разрушению всё, что было
под рукой: взламывала ящики, содержимым наполняла карманы, вязала в узлы.
Висевшим по стенам изображениям предков зачем-то повыкололи глаза. Разбивали в мелкие
куски Севрский фарфор. Прекрасную мебель XVIII столетия превращали прикладами ружей в щепы.
Рояль разбили вдребезги.
Когда уничтожать ничего не осталось, хватились хозяев. Наткнулись на запертую дверь.
Бросились разбивать уцелевшие окна. Как ураган влетели в комнату, где, полумертвые
от перепуга, сидели, прижавшись друг к другу, несчастные родители и дети.
Красноармейцы крикнули: «А где же мерзавец этот?» — и, увидев племянника, вытащили его,
поставили к стенке, прицелились и, несмотря на отчаянные крики жены и матери и плач детей,
выстрелили, но промахнулись, раздробив лишь руку, которая повисла, как плеть, выстрелили
вторично и убили его наповал.
Старуха-мать, бросившаяся к сыну, тут же свалилась без чувств.
Оторвали жену племянника от детей, выгнали на мороз, объявили ей, что может идти на
все четыре стороны, детей не дадут. «А кто посмеет ее взять в хату, — крикнул главарь,
-хату спалим». Тут же стоявшая дворня и любопытствующие безмолвствовали.
Дети, старшему — семь лет, младшему — один год, как затравленные зверьки, забились
в угол и, как рассказывала мне мать, сами себе зажимали рот ручонками, чтобы не кричать.
Их вытащили из комнаты и, что бы за потеху придумали с ними — не знаю, но только
староста, старик, живший в доме 45 лет, бросился в ноги разбойникам и стал молить отдать
детей ему.
«Ну что ж, коль охота, — бери щенят к себе», — смилостивились они.
Заикнулся было старик: «Нельзя ли, мол, позвать священника». — «Тащи, тащи, шута горохового,
— крикнули они. — Здесь деревьев много, пусть попляшет на первом суку...»
«А хоронить мы будем сами. Барону и честь баронская», -объявили они... и швырнули
покойника на балкон, совсем обнажив его.
Несчастная жена его всю ночь провела в лесу, под деревом. Старик-староста хоть успел
ей сунуть теплый платок, чтобы на лютом морозе укрыться немного.
Как стало светать, она поплелась в женский монастырь, расположенный вблизи.
Там монахини отогрели и накормили ее. Прожив у них три дня, она решила пойти справиться
о детях, а также хотела узнать, где похоронен ее муж.
На заре, крадучись, она пробралась к старосте. От него узнала, что тело до сих пор
не похоронено, валяется на террасе, но, по-видимому, сегодня что-то будет, так как
с вечера понаехала целая ватага.
Племянница моя умолила старика дать ей возможность хоть одним глазком взглянуть,
что будут творить с ей дорогим трупом.
Старик дал ей теплую кофту своей старухи, голову она закутала в теплый платок и
замешалась в толпу любопытствующих.
Долго пришлось ждать, пока это отребье рода человеческого изволило проснуться.
И вот, один за одним, повыползала разбойничья ватага на террасу.
Втащили ящик, наскоро сколоченный из досок. С прибаутками и хохотом подняли
закоченелый труп, поставили его; двое для поддержки подхватили его под руки.
Так как, вероятно, широко застывшие глаза смущали их, один подошел и проткнул
чем-то покойнику глаза. В полуоткрытый рот вставили окурок.
Всё это сопровождалось диким хохотом и цинич-ными остротами.
Затем раздалась команда, все схватились за руки и в сатанинском экстазе, распевая
садистские песни, изуверы кружились и плясали вокруг трупа, как исступленные.
Были ли они пьяны с утра или зверство опьянило их — не знаю.
Намаялись. Раздалась команда: «Вали, вали его». Так как ящик оказался коротковат,
они с гиком стали труп туда забивать прикладами, как тушу.
Новый окрик: «Становись в очередь». Распорядитель подошел и плюнул.
«Барону — баронская честь», — гаркнул он. То же проделали за ним остальные.
На этом «церемониал» был закончен. «Церемониймейстер» обратился к глазеющим:
«Эй, кто хочет, тащи эту падаль в помойную яму», — и с грохотом и улюлюканьем,
со всего размаха, по ступеням террасы скатили ящик в сад.
Подошел старик-староста, за ним, цепляясь, детишки, втащил ящик на приготовленные
им розвальни. Усыпал ящик еловыми ветвями...
Взял годовалого на руки, других посадил подле ящика и пошел хоронить поруганного...
Выражение лица рассказывавшей мне это жены его, без единой слезинки, неописуемо и незабываемо...
Этот рассказ подтвердил мне и дополнил старший брат покойного, вскоре последовавший
за ним. Спустя два месяца он был призван для регистрации.
Вступить в красную армию отказался и, как контрреволюционер, был расстрелян.
Злоключения несчастной женщины с расстрелом мужа не кончились. Выгнанная из имения,
с четырьмя детьми, она перебралась в Петроград.
И вот, неся усиленную физическую работу, стоя в хвостах, живя с детишками впроголодь,
изнемогая от холода, она влачила свои печальные дни.
Я никогда не забуду, как однажды она навестила меня. Зеленая, изможденная,
унизанная детьми: один на одной руке, другой на другой и два держались за платье.
Старший, семилетний мальчик, обожал отца. От нервного потрясения, плохого питания
он таял с каждым днем и, наконец, заболел дезинтерией.
Лечить его дома и питать — средств не было, и несчастная мать, заручившись
содействием знакомого доктора, поместила ребенка в больницу.
Положение его было очень серьезное. Высокая температура вконец изнурила его
хилое тельце.
Мальчик метался, в бреду неустанно призывал отца. Несмотря на самое внимательное
отношение врача, он, видимо, угасал.
Как-то раз, придя в сознание, мальчик, увидев плачущую мать, сказал:
«Мамочка, милая, не плачь, я к Боженьке приду, там папочку увижу».
И вот однажды вечером, во время обхода доктора, в присутствии сиделки доктор
с сердечным участием сказал матери: « Мне больно Вас огорчить. Положение ребенка
безнадежно, он едва ли доживет до утра». Молча пожала она его руку. Доктор ушел.
Несчастная мать припала к ребенку, осыпая его поцелуями.
Как вдруг над ухом ее раздался резкий, вульгарный окрик сиделки:
«Ну, будет, будет лизаться!» — и она, схватив ребенка за ноги, потянула его.
Ребенок вздрогнул, он еще дышал, держал мать за руку. На встревоженный вопрос
потрясенной горем матери: «Бога ради, оставьте, что вы хотите делать с ним?»
-сиделка грубо крикнула: «Да нешто не слышала, доктор сказал, что ему крышка,
сейчас ноги протянет. Что место-то занимать, чего тут возжаться? Новой дохлятины
понатащили во сколько, местов больше нет».
И, несмотря на отчаянные мольбы матери, вырвала ребенка из ее рук и потащила в мертвецкую.
Мать бросилась за ней. Добежав, она увидела потрясающую картину...
В комнате лежали горы обнаженных трупов, которые, за недостатком перевозочных
средств и гробов, ждали очереди быть похороненными. Среди них было много уже разложившихся,
воздух стоял смрадный.
Отыскав своего ребенка, она взяла его в свои объятия... По счастью, через полчаса он умер.
Ну а потом уже детей этих красноармейцев настигла карма войны сорок первого. Да и многих самих репрессии тридцатых.Монархист писал(а):Nadin писал(а):Из воспоминаний баронессы Марии Дмитриевны Врангель. Впечатлительным не читать, я серьезно, хорошего там нет ничего. Страшилки и кошмарики. Но это- жизнь, это- индивидуальность, та самая проза жизни, о которую разбиваются стройные формулы счастья.
- Спойлер
- Барон Георгий Михайлович Врангель, владелец большого имения Торосово близ станции
Волосово Балтийской ж.д., в двух половиной часах от Петрограда, — жил в деревне безвыездно.
Он был удивительно добродушный, безобидный человек, политикой не занимался.
Образцовый семьянин, увлекался молочным хозяйством. Был любим крестьянами.
В дни подхода красных войск к Ямбургу по пути то и дело этделялись небольшие отрядики,
расползались по деревням и, етобы потешиться, грабили и убивали помещиков.
Однажды в зимнюю ночь, очень морозную, один из таких этрядиков пробрался в
Торосовский парк и через террасу ворвался в дом, выбив окна.
Перепуганная семья, состоявшая из семидесятилетней старухи-матери, племянника,
его жены и четверых детей мал-мала меньше, бросилась, в чем были, в комнату,
где уцелели стекла, и заперлась на замок.
А буйная ватага носилась по дому и подвергала грабежу и разрушению всё, что было
под рукой: взламывала ящики, содержимым наполняла карманы, вязала в узлы.
Висевшим по стенам изображениям предков зачем-то повыкололи глаза. Разбивали в мелкие
куски Севрский фарфор. Прекрасную мебель XVIII столетия превращали прикладами ружей в щепы.
Рояль разбили вдребезги.
Когда уничтожать ничего не осталось, хватились хозяев. Наткнулись на запертую дверь.
Бросились разбивать уцелевшие окна. Как ураган влетели в комнату, где, полумертвые
от перепуга, сидели, прижавшись друг к другу, несчастные родители и дети.
Красноармейцы крикнули: «А где же мерзавец этот?» — и, увидев племянника, вытащили его,
поставили к стенке, прицелились и, несмотря на отчаянные крики жены и матери и плач детей,
выстрелили, но промахнулись, раздробив лишь руку, которая повисла, как плеть, выстрелили
вторично и убили его наповал.
Старуха-мать, бросившаяся к сыну, тут же свалилась без чувств.
Оторвали жену племянника от детей, выгнали на мороз, объявили ей, что может идти на
все четыре стороны, детей не дадут. «А кто посмеет ее взять в хату, — крикнул главарь,
-хату спалим». Тут же стоявшая дворня и любопытствующие безмолвствовали.
Дети, старшему — семь лет, младшему — один год, как затравленные зверьки, забились
в угол и, как рассказывала мне мать, сами себе зажимали рот ручонками, чтобы не кричать.
Их вытащили из комнаты и, что бы за потеху придумали с ними — не знаю, но только
староста, старик, живший в доме 45 лет, бросился в ноги разбойникам и стал молить отдать
детей ему.
«Ну что ж, коль охота, — бери щенят к себе», — смилостивились они.
Заикнулся было старик: «Нельзя ли, мол, позвать священника». — «Тащи, тащи, шута горохового,
— крикнули они. — Здесь деревьев много, пусть попляшет на первом суку...»
«А хоронить мы будем сами. Барону и честь баронская», -объявили они... и швырнули
покойника на балкон, совсем обнажив его.
Несчастная жена его всю ночь провела в лесу, под деревом. Старик-староста хоть успел
ей сунуть теплый платок, чтобы на лютом морозе укрыться немного.
Как стало светать, она поплелась в женский монастырь, расположенный вблизи.
Там монахини отогрели и накормили ее. Прожив у них три дня, она решила пойти справиться
о детях, а также хотела узнать, где похоронен ее муж.
На заре, крадучись, она пробралась к старосте. От него узнала, что тело до сих пор
не похоронено, валяется на террасе, но, по-видимому, сегодня что-то будет, так как
с вечера понаехала целая ватага.
Племянница моя умолила старика дать ей возможность хоть одним глазком взглянуть,
что будут творить с ей дорогим трупом.
Старик дал ей теплую кофту своей старухи, голову она закутала в теплый платок и
замешалась в толпу любопытствующих.
Долго пришлось ждать, пока это отребье рода человеческого изволило проснуться.
И вот, один за одним, повыползала разбойничья ватага на террасу.
Втащили ящик, наскоро сколоченный из досок. С прибаутками и хохотом подняли
закоченелый труп, поставили его; двое для поддержки подхватили его под руки.
Так как, вероятно, широко застывшие глаза смущали их, один подошел и проткнул
чем-то покойнику глаза. В полуоткрытый рот вставили окурок.
Всё это сопровождалось диким хохотом и цинич-ными остротами.
Затем раздалась команда, все схватились за руки и в сатанинском экстазе, распевая
садистские песни, изуверы кружились и плясали вокруг трупа, как исступленные.
Были ли они пьяны с утра или зверство опьянило их — не знаю.
Намаялись. Раздалась команда: «Вали, вали его». Так как ящик оказался коротковат,
они с гиком стали труп туда забивать прикладами, как тушу.
Новый окрик: «Становись в очередь». Распорядитель подошел и плюнул.
«Барону — баронская честь», — гаркнул он. То же проделали за ним остальные.
На этом «церемониал» был закончен. «Церемониймейстер» обратился к глазеющим:
«Эй, кто хочет, тащи эту падаль в помойную яму», — и с грохотом и улюлюканьем,
со всего размаха, по ступеням террасы скатили ящик в сад.
Подошел старик-староста, за ним, цепляясь, детишки, втащил ящик на приготовленные
им розвальни. Усыпал ящик еловыми ветвями...
Взял годовалого на руки, других посадил подле ящика и пошел хоронить поруганного...
Выражение лица рассказывавшей мне это жены его, без единой слезинки, неописуемо и незабываемо...
Этот рассказ подтвердил мне и дополнил старший брат покойного, вскоре последовавший
за ним. Спустя два месяца он был призван для регистрации.
Вступить в красную армию отказался и, как контрреволюционер, был расстрелян.
Злоключения несчастной женщины с расстрелом мужа не кончились. Выгнанная из имения,
с четырьмя детьми, она перебралась в Петроград.
И вот, неся усиленную физическую работу, стоя в хвостах, живя с детишками впроголодь,
изнемогая от холода, она влачила свои печальные дни.
Я никогда не забуду, как однажды она навестила меня. Зеленая, изможденная,
унизанная детьми: один на одной руке, другой на другой и два держались за платье.
Старший, семилетний мальчик, обожал отца. От нервного потрясения, плохого питания
он таял с каждым днем и, наконец, заболел дезинтерией.
Лечить его дома и питать — средств не было, и несчастная мать, заручившись
содействием знакомого доктора, поместила ребенка в больницу.
Положение его было очень серьезное. Высокая температура вконец изнурила его
хилое тельце.
Мальчик метался, в бреду неустанно призывал отца. Несмотря на самое внимательное
отношение врача, он, видимо, угасал.
Как-то раз, придя в сознание, мальчик, увидев плачущую мать, сказал:
«Мамочка, милая, не плачь, я к Боженьке приду, там папочку увижу».
И вот однажды вечером, во время обхода доктора, в присутствии сиделки доктор
с сердечным участием сказал матери: « Мне больно Вас огорчить. Положение ребенка
безнадежно, он едва ли доживет до утра». Молча пожала она его руку. Доктор ушел.
Несчастная мать припала к ребенку, осыпая его поцелуями.
Как вдруг над ухом ее раздался резкий, вульгарный окрик сиделки:
«Ну, будет, будет лизаться!» — и она, схватив ребенка за ноги, потянула его.
Ребенок вздрогнул, он еще дышал, держал мать за руку. На встревоженный вопрос
потрясенной горем матери: «Бога ради, оставьте, что вы хотите делать с ним?»
-сиделка грубо крикнула: «Да нешто не слышала, доктор сказал, что ему крышка,
сейчас ноги протянет. Что место-то занимать, чего тут возжаться? Новой дохлятины
понатащили во сколько, местов больше нет».
И, несмотря на отчаянные мольбы матери, вырвала ребенка из ее рук и потащила в мертвецкую.
Мать бросилась за ней. Добежав, она увидела потрясающую картину...
В комнате лежали горы обнаженных трупов, которые, за недостатком перевозочных
средств и гробов, ждали очереди быть похороненными. Среди них было много уже разложившихся,
воздух стоял смрадный.
Отыскав своего ребенка, она взяла его в свои объятия... По счастью, через полчаса он умер.
Действительно, очень страшные воспоминания. Торжество языческой невежественности. Потом они начинают лечить тело, развивать науку и медицину, оставаясь больными душой или даже духовными уродами.
мда....Maria, вы себе представить не можете, что это такое потерять ребёнка. Рассуждаете как сухарь.Maria писал(а):Мама моя, ой, какая продвинутая была, и в Бога верила, и пр. А как дочь старшая умерла, сошла с ума. Вот и вся история.
у кошки тоже есть это желание......и она его осуществляет два раза в год..........конечно, если ей это позволяютЭлиза писал(а):Maria,я, вроде не гордилась ничем. Я всего лишь сказала о душе и желании иметь детей.
Думаете, я кого-то тут пришла в чём-то убеждать?
MariaMaria писал(а):Чаще всего и перерождается. Тётки обезумевают на этой почве, цепляясь за детей, за их шкурку, переставая видеть в них больше, чем их тело. Мама моя, ой, какая продвинутая была, и в Бога верила, и пр. А как дочь старшая умерла, сошла с ума. Вот и вся история. А люди, которые своих детей теряли, и кто не сошёл с ума, ну с ними тоже как-то не всё в порядке: эта рана у них без конца кровоточит и есть, и это чувсвтуется, обида на Бога, что бы они ни говорили.Эка писал(а):это можно сказать про любое направление жизни человека........ и материнство тоже может переродиться в какуюто очень нездоровую форму
а мне кажется, что через детей больше всего.........правильно, наверное, что любовь к детям самая сильная........не случайно в Ветхом Завете именно через нее испытывается Авраам(или как его звали?, который приносил в жертву сына......ну да, жертвоприношение Авраама)Y-ina писал(а):Maria, вы думаете, что только через детей заземляет? Через что угодно, у каждого свои привязанности.
Maria писал(а):Но именно продвинутых людей, которые, кажется, могут справиться с чем угодно, заземляют дети, и их потеря становится крахом всех их духовных накоплений. ОБИДА, НЕПРИЯТИЕ ВОЛИ БОГА, РАЗОЧАРОВАНИЕ - это то, что читается в их глазах, даже если они это скрывают и борются с этим.
Сейчас этот раздел просматривают: 6 гостей