Мой сын смешливый делит нашу жизнь на "допотопные времена" и "послепотопные".
А я вспоминаю, как проснулась и подумалала под крики из детской "Мама!" , что такого не может быть и наверно это сон.
Как плавали тапки. Как в пару ничего не было видно и прыгали мысли: "На балкон? А дети?!"
Как пошла в первый раз и упала в коридоре, подскользнувшись на плитке и закричала от боли, которая проникла во всё тело и мне показазалось - всё, не встать.
Но услышала опять жалобное "Мама!" из их комнаты, встала и вернулась в спальню.
И пошла опять, теперь уже с твёрдым намерением дойти, потому что нет выхода, кроме этого.
И дошла. Только, как в кино показывают, всё было очень замедленно - допустим, я помню, как прошли часы, пока я рукой без кожи нажимала дверную ручку. На самом деле , это были секунды, но мне казалось, что часы.
Как дверь , наконец, открылась, и поток кипятка хлынул в тамбур по моим ногам, и вроде как и облегчение, но при этом боль,боль.
Она долго потом была, боль эта.
И как соседи выскочили и практически молча начали сгонять кипяток вниз по лестнице, сообщив мне только, что вызвали скорую.
И как приехали несколько скорых и менты, но врач скорой сказал, что не знает, как транспортировать меня в машину, и поэтому я должна попытаться идти сама.
И как у меня чулком волочилась кожа, когда я шла.
И как приехал со встречи с друзьями соратник, который нёсся после звонка сына так, что его не смогли остановить менты, и на руках выносил детей.
Дочка успела со страху прыгнуть в кипяток со своего второго этажа двухъярусной кровати, но сын затащил её к себе на первый этаж. Её ожоги были второй степени и обошлось без пересадки, хоть ходить её папа всё таки учил заново, через слёзы, стаскивая с инвалидной коляски. Когда её привезли, она проспала больше суток.
И как меня везли в Дженелидзе, и мне казалось, что эта пытка никогда не кончится и что они везут как дрова, а я ж ещё живая.
И как по приезду меня раздели догола и положили в каком-то помещении на холодный металлический стол под лампы, но сонный врач посмотрел на меня как-то странно, и ушёл на вечность, и я думала, что больше ко мне, умирающей и голой, никто не подойдёт.
И как меня всё таки чем-то обработали, поставив обширные ожоги и отвезли на отделение, чтоб дождаться утра, когда придут все врачи, потому что произошло всё в пол-пятого утра.
И как меня положили в коридор ожогового отделения, потому что не было мест, и я ВСТАЛА, и дошла до мужской палаты на прилипающих голых ногах, замотавшись в простыню, и поросила сигарету. И покурила у мужиков в душевой. Врачи потом сказали, что только болевой шок позволил мне совершить такие действия.
И как меня трясло от поднявшейся температуры до утра, голой, под простынёй, и под утро приехала мама, а я была в бреду и просила только, трясясь: "Мамочка, мне холодно, накрой меня, пожалуйста, чем-нибудь!" - и мама ходила и просила одеяла, а ей отвечали, что ожоговых нельзя накрывать, потому что пойдут гнойные процессы, и мама негодовала - "Ей холодно! Вы что, не понимаете?!"
А утром пришли врачи , осмотрели и вынесли вердикт - "В реанимацию". Единственное, что я у них спросила: "А в реанимации же курить нельзя?"
"Куда тебе курить, курилка, тебе бы выжить сейчас" - сказали врачи.
В реанимации , и вправду, особо не покуришь. Не, я просила у сестрички раз. Но она сказала - "давайте потерпим" - и заботливо протёрла мне лицо. Там очень хороший уход, в реанимации. Там тебя и кормят, и протирают, и вентиляторы к ногам мне ставили. Одну бабушку ожоговую в состоянии шока привязывали, потому что она очень кричала. Она умерла потом, но ей лет было много. А те, кому лет было не так много, лежали и слушали Шевчука. Он там всё время играл, как на войне. У меня реанимация ассоциируется с Шевчуком. "Небеса на ковре, на последнем параде......"
А перевязки там , в реанимации, делают под общим, поскольку тяжёлые. Это не очень приятно, потому что начинались какие-то оранжевые мультики, но врачи сказали, что так надо, чтобы опять не впасть в болевой шок.
Ожоговые перевязки - самые тяжёлые. Там, на отделении, даже некоторые врачи увольнялись потому, что у них начинала крыша ехать. Почему-то мужчины были менее устойчивы в этом плане.
Перевязки , когда уже была на отделении, через день. Этот день ждёшь, как кару небесную, молишься и плачешь. Когда везут на каталке в перевязочную, плачешь от ужаса.
У меня были очень хорошие и милосердные врачи, они всё время говоиили - "Ты детей спасла, а себя что, не спасёшь?! Ты одна из самых мужественных людей, которых мы видели здесь" - и давали мне бинт. Я его зажимала зубами, чтоб не кричать, и так, с подвываниями, переносила перевязки. Но не теряла сознание, потому что моя врач была милосердная и когда видела, что я "проваливаюсь", делала паузы.
Да дело и не в этом, собственно.
Просто именно в реанимации вдруг появились в мозгу "ангелы". Те, которые сказали - "Ты выживешь и не сдавайся".
Они остались. Я с ними часто советуюсь по разным поводам.
Я уже научилась ходить.
Я практически ничем не отличаюсь от нормальных людей.
Ну, во всяком случае, я делаю вид, что я такой же человек, как вы.
Но я так и осталась человеком без 38-ми процентов кожи, сожжённой на семь слоёв, вот в чём прикол.
И это уже навсегда.
Почему - щас объясню.
Я не могу пройти чисто интуитивно, мимо человека, которому плохо. Вся моя реанимация рушится на меня, и я ощущаю всю человеческую боль, как буто и мне - плохо.
Я, конечно, пытаюсь делать вид, что я такая же, как и вы.
Пытаюсь.
Я лицемерка, поэтому. Я говорю и пишу далеко не то, что чувствую.
А сегодня я буду пить. Вискарь. И пусть кто-то попробует мне запретить.
Всё, наверно, что я хотела сказать.
Кто не хлебал лиха, не поймёт, что такое любовь.
Завтра я, наверно, попрошу удалить тему, как Че. Поскольку боль иногда надо просто выплеснуть, и всё. Вот я сейчас делаю эгоистично только это.
Я такая же, как и вы . Только вы никогда не сможете понять меня, зато я вас всех понимаю. Такой бонус за испытания, сверхчувствительность и эмпатия.
- 
