«Опять хандришь. Эй, смотри: хандра хуже холеры, одна убивает только тело, другая убивает душу. Дельвиг умер. Молчанов умер; погоди, умрет и Жуковский, умрем и мы. Но жизнь все еще богата; мы встретим еще новых знакомцев, новые созреют нам друзья, дочь у тебя будет расти, вырастет невестой, мы будем старые хрычи, жены наши — старые хрычевки, а детки будут славные, молодые, веселые ребята; мальчики станут повесничать, а девчонки сентиментальничать; а нам то и любо. Вздор, душа моя; не хандри — холера на днях пройдет, были бы мы живы, будем когда-нибудь и веселы». (П.А.Плетневу. Т. 14. С. 197.)
Это гендер -нормальная реакция
Или у Акунина есть момент тот же ..
В уютном салоне две хорошеньких девушки в гимназической форме старательно наигрывали в четыре руки "Собачий вальс".
Приподнялись, сделали неловкий книксен, хором сказали: "Бонжур, мадам".
Гликерия Романовна ласково улыбнулась их смущению. Когда-то она сама была такой же дикаркой, росла в искусственном мирке Смольного института: полудетские мечты, тайное чтение Флобера, девичьи откровения в тиши дортуара...
Или вот у Пелевина есть .это мужская реакция ,на женскую сентиментальность,если интересно .
— Ногу подними, — сказал дядя Петя.
Лена покраснела и, продолжая петь, подняла левую ногу, согнув ее в колене. Стоять на одной ноге было неудобно, но можно. Она развела руки в стороны и попыталась придать своей позе максимальное изящество.
Стыд наполнил ее голос какой-то особо пронзительной хрустальной чистотой. Дядя Петя даже не смотрел на нее — так, может, глянул искоса один или два раза. Он занимался своей сигарой, которая слишком сильно прогорела с одного бока. Озабоченно смазывая слюной проблемную область, он пускал струи дыма в потолок, но раскурить сигару равномерно никак не получалось.
Когда Лена второй раз пропела «Ты уходишь в огонь, Югославия, без меня без меня без меня», в голове дяди Пети, видимо, сработало какое-то ассоциативное реле. Он стряхнул с сигары пепел, сморщился и сказал:
— Хватит. Давай что-нибудь другое.
— А ногу можно опустить? — спросила Лена.
Дядя Петя отрицательно помотал головой. Лена к этому времени уже порядком устала — и сделала ошибку.
Она запела «Колеса любви» «Наутилуса». Это была красивая песня, но с неуловимым и как бы скользящим мотивом, и петь ее следовало только под музыку.
— Это знала Ева, это знал Адам, колеса любви едут прямо по нам… — начала она, но через несколько секунд дала такого явного петуха, что замолчала от смущения, а потом начала заново.
— Не надо, — остановил ее дядя Петя.
Положив сигару на край кушетки, он сделал пометку в блокноте.
— Можно ногу опустить? — опять спросила Лена.
— Можно, — кивнул дядя Петя. — Можно уже одеваться.
— А декламация? Декламацию будете слушать?
— Нет.
Лена слезла со стола. Она чувствовала, как на ее щеках разгорается румянец позора, и ничего не могла с этим поделать. Ей было очень неловко, и, одеваясь, она смотрела в мусорное ведро — словно смирившись с тем, что отныне ее место именно там.
* * *
Дядя Петя позвонил через неделю, когда Лена уже успокоилась. Звонок раздался рано утром. Взявшая трубку сестра сказала:
— Тебя какой-то живчик.
Сначала Лена не поняла, кто это, и только когда дядя Петя назвал ее «Югославией», догадалась, что все-таки прошла конкурс.
— Насчет тебя сомнений не было, — сообщил дядя Петя, — ты только ногу подняла, и я все понял… Сегодня днем свободна?
— Да, — сказала Лена. — Конечно.
— Знаешь, где «Рэдисон-Славянская?» Приходи к трем часам ко входу, только паспорт возьми. Увидишь там человека с табличкой «Семиотические знаки». Подойдешь к нему.
— Зачем? — не поняла Лена.
— Затем, глупышка, что человек с этой табличкой отведет тебя туда, куда тебе надо. А ты что-то плохое подумала? Не бойся, плохого больше не будет, будет только хорошее и очень хорошее. ]Если, конечно, не разучишься краснеть. Это в нашем деле самое важное…
