Константин Шамрай, Камерный зал филармонии, 15 апреля, четыре сонаты Бетховена (2,9,10,21)
Всё, что ниже, я пишу с оговоркой «производит впечатление». Возможно, всё иначе
Не смею настаивать. Но не могу не высказать.
Первое, что видишь - исполнитель закрыт для публики. Закрытостью человека, наполненного от края до края.. музыкой, чувством, напряженным ожиданием, предвкушением, ответственностью. Закрытостью одинокого воина искусства, который ничего не передает из рук в руки, а только из сердца .. И он может лишь отдавать, никогда не вопрошая, принят ли его дар другим сердцем. Закрытостью беззащитности, когда вот сейчас откроется всё, что может быть открыто, и только и остается при этом надеяться, что никто в эти минуты не нарушит невидимую границу.
По слышимой музыке ожидаешь увидеть внешние проявления столь полной сосредоточенности и выразительности. Но лишь глубокий очерк скул и движения губ выдают волнение. Да руки из легких становятся совсем невесомыми.
Мастерство исполнения столь высокое, что кажется, исполнялись сонаты не для пятидесяти человек в камерном зале, а в Альберт-холле
для самой требовательной аудитории. Или вообще для кого-то невидимого.
Музыка захватывает и начинаешь не просто слушать, но слышать и наслаждаться точностью интонаций, легкими быстрыми "ручьями" звуков, громкими требовательными акцентами Бетховена, всей внезапностью и страстностью сонат.
Впечатление, что перед нами не просто исполнили сонаты Бетховена, а бережно передали некую традицию исполнения. Возможно, даже традицию давнюю, передаваемую от современников самого автора. Настолько всё было осознанно, отточено и не случайно.
Константин человек незаурядный, и я говорю не о музыкальности, а об общем уровне развития и способностей, который прошедшего все ступени обучения солиста филармонии превращает в завораживающе интересного публике исполнителя и, как мне кажется, помогает ему успешно решать множество задач. Если говорить о музыкальности, то его несомненного таланта достаточно, чтобы цена исполнения для него самого была колоссальной, но не титанической, и оставались силы и место для поглощённости самой музыкой, для её переживания, насыщения и наслаждения ею, для страстного осознания себя в музыке сейчас, в этот момент.
Концентрация внимания исполнителя потрясающая. В краткий перерыв между частями мне даже на миг стало страшно : а, вдруг, не соберется. Какой ценой, привычной для него, но совершенно невообразимой для меня, дается требуемое для исполнения сосредоточение : только руки, только сердце, непрерывный тончайший ритм, точность внутренней интонации, проживания …только, только .. и единый образ, длящийся сквозь все музыкальные фразы, единое чувство, собирающее секунды..минуты музыки в Единое.
Смотришь, слушаешь, и мучительно пытаешься понять, в чём источник потрясения, которое переживаешь.
Возможно, в том, что музыкант и его отношения с музыкой, как с живой душой, становятся единственно живой реальностью.
Возможно, верным будет, что во время исполнения перед Константином не клавиши рояля, а сияющий простор, светлейший мир музыки. На миг на пороге этого сияния видится женщина, потому что с такой пронзительной любовью и проникновенностью мужчина может отдаваться только женщине. Но лишь на миг. В этом открывшемся просторе видится вся история музыки, все творившие и вдохновлявшие её, все их мечты, сбывшиеся и несбывшиеся, их радости и страдания, .. Иногда пианист поднимает взгляд от клавиш и устремляет его всё выше, как расправляет крылья, и, кажется, только рояль удерживает его рядом с нами.
В этом мире можно жить полнее, чем в реальности. И дверь в этот мир открывают для нас немногие исполнители. И немногие открывают его для себя.
Странно, что после такого концерта музыкант спокойно выйдет из зала, .. оденется и .. поедет домой. Странно, что он вернется в наш мир. А вернется ли? У меня, вот, никак не получается.