Список разделов › Личные разделы › Персональные форумы наших участников › Форум просто Сони
abot писал(а):Это про Россию? Вы провели демографическое исследование российских банков? Не думаю.
В Израиле - очень может быть. А в Швейцарии, Европе вообще, Китае, Индии - тоже 90%?
abot писал(а):А суть в том, что запретив взимать процент по кредиту, вы остановите обращение денег со всеми вытекающими на следующий же день последствиями. Это дважды-два. Странно, что надо обьяснять простые вещи.
Зачетная ложь. В Яд-ВаШем только установленных имен жертв Катастрофы около 3.6 МлнNevermind писал(а):А евреев - не 6 млн., а около 500 тыс. Вот и сравните.
А Вы только по помойкам информацию ищете?Кому интересно - читайте: Юрген_Граф/Миф_о_Холокосте/1
Потому что вам захотелось придумать еще одну юдофобскую ложь.Nevermind писал(а):Кстати внутри еврейских общин есть строжайший негласный запрет на обсуждение деталей т.н. Холокоста. Догадываетесь почему?
Nevermind писал(а):Кстати внутри еврейских общин есть строжайший негласный запрет на обсуждение деталей т.н. Холокоста. Догадываетесь почему
Вашу ложь может оправдать только ваша экономическая безграмотность. Вы приводите только т.н. Prime или basic interest rate- процент, под который ЦБ страны дает деньги частным банкам (те, разумеется, кредитуют с большим процентом) Низкий "Прайм", как сейчас, устанавливается в годы рецессии, чтобы стимулировать экономику. В годы подьема, наоборот, Прайм повышают, чтобы бороться с инфляцией. Например решение ЦБ Великобритании от 10.9.1998Nevermind писал(а): в Великобритании - 0,5%. (по сост. на 2010 год).
просто Соня писал(а):Просто евреи - классический пример "народа диаспоры".
С этим согласен даже Шафаревич, введший поэтому термин "малый народ".
просто Соня писал(а):Когда в Калифорнии суд оправдал полицейских, избивших черного подростка родни Кинга,
разъяренная чернокожая толпа пошла громить не полицейские участки, а корейские лавчонки.
просто Соня писал(а):Ответила.
Есть специфическая, но общая ситуация для "народов диаспоры".
Из коих вы, по понятным причинам, замечаете только евреев.
Не могли бы вы, Григорий Соломонович, объяснить, почему возникает антисемитизм?
— Попытаюсь. Различные режимы сплошь и рядом привлекали к себе на службу евреев, когда у них не было выхода.
Польша, например, в XIV веке пригласила их для создания инфраструктуры города.
Но как только те создали инфраструктуру, у них появились христианские ученики, которым эти учителя больше стали не нужны. И начался антисемитизм.
По этой же модели происходило участие евреев в советской власти.
В какой-то момент режим чувствует, что эти люди больше не нужны, и от этого балласта нужно освободиться. Потому что в народе всегда была ксенофобия к инородцам, диаспоре.
Любая диаспора вызывает раздражение своей напористостью, своими не всегда корректными приемами борьбы с конкурентами и так далее. В диаспоре есть активный пробивной тип, который вызывает раздражение окружающей среды. И это, опять-таки, мировое явление.
Любая философия согласна,
что в мире от евреев нет спасения.
Науке только все еще не ясно,
как делают они землетрясения.
Везде одинаков Господень посев,
и врут нам о разнице наций.
Все люди - евреи, и просто не все
нашли пока смелость признаться.
Мозаика культур и диалог религий
Я брожу вокруг этой темы тридцать лет. Началось с попытки доказать свое право быть самим собой, "человеком воздуха", человеком со многими духовными связями, но без тождества ни с одной культурой. Внутренний опыт говорил, что так можно жить без всякого ощущения неустойчивости, без комплекса неполноценности, наоборот – с устойчивостью ваньки-встаньки; вали его на бок, сколько хочешь, – а он опять распрямился.
У Микаэля Энде есть сказка о человеке, цеплявшемся за свою игрушечную реальность, а она все трескается, все разваливается, и громче, громче звучит голос из глубины трещин: "Идем ко мне!"… Человек боится упасть, провалиться в пустоту, а голос зовет: "Учись падать!.. Учись падать и держаться ни на чем, как звезды!". Не знаю, что это: простое совпадение с Алмазной сутрой, или Энде знал слова, потрясшие Шестого Патриарха Дзэн: "Воздыми свой дух и ни на чем не утверждай его!". Меня эта фраза тоже потрясла. Что-то в ней ложилось на опыт мысленного падения в бездну, когда вдруг достигнута высшая устойчивость – устойчивость полета. Это опыт редких мгновений. Но они дают повседневный опыт ваньки-встаньки: чувство внутреннего центра тяжести. Человек воздуха – нарастающая социальная проблема. От нее не уйти.
Еще тридцать лет тому назад я написал: "Мы живем в век вселенской диаспоры... В наш век чуть ли не каждая нация пустила облачко рассеяния. Есть диаспора китайская – в Юго-Восточной Азии; диаспора индийская – в Азии и Африке; даже дагомейская – в Западной Африке; и уже были дагомейские погромы. Давно пора создать новый термин – "антидиаспоризм"..." (эссе "Человек ниоткуда"). Тогда же или чуть позже – я понял связь диаспоры с духовным движением к единому, с почвой, найденной в небе. Кстати попалась на глаза статья об эволюции верований индийцев в Восточной Африке. Во втором (или, может быть, в третьем) поколении (детали не помню) переселенцы забывают своих местных богов и духов, почитавшихся на родине, и сохранили только верховную Троицу: Брахму, Вишну и Шиву. Это была явная аналогия с моими догадками, и я вписал в нашу общую с Зинаидой Миркиной книгу (изданную в 1995 г., но писавшуюся в 1970-м): "На новых местах боги были чужие – египетские, вавилонские. Покориться им – значило отдать победителю не только тело, но и душу. А свои боги до чужбины не доставали. Они были связаны с полями и горами, оставшимися в земле отцов; и люди, теряя землю, вместе с ней теряли часть своих святынь.
Живым и действующим оставался только "тот, который наверху". Можно предполагать, что именно обстановка изгнания сделала туманного, невидимого верховного Бога таким интимно близким, единственно близким евреям. Ухватившись за эту уцелевшую национальную святыню, развивая и очищая ее, духовные вожди народа, пророки, возвысили маленькое племя в его собственных глазах, внушив ему веру в свое превосходство над великими цивилизациями древности, дали силу выстоять. В неравной борьбе с империями Средиземноморья постепенно утвердился образ единственного, самодержавного, всемогущего Бога, не имеющего никаких соперников (только на такого Бога мог надеяться народ, неоднократно отрываемый от земли и богов земли)"...
Г.С. Померанц.Несколько лет спустя я прочел в диалоге "Октавий" (очень древнем христианском памятнике, II в. после Р.Х.): "Для христиан всякое отечество чужбина и всякая чужбина отечество". Церковь, созданная апостолом Павлом, тоже оказалась своего рода диаспорой, подобием еврейской, но еще более законченной в своей непривязанности к странам и языкам, без всякого центра на земле – даже в Иерусалиме.
Говорят и кричат о пороках диаспоры, и сами евреи время от времени остро чувствовали патологию рассеяния и пытались вернуться к Норме и жизни на своей Земле. А между тем, диаспоры все множатся, и вместе с ними ширятся попытки отгородиться от диаспоры, избавиться от нее. Диаспора раздражает. Человек, попавший в диаспору, не может ни на кого рассчитывать, кроме самого себя – и таких же, как он, горемык. Его энергия удваивается, он становится опасным конкурентом на рынке, за место в университетах, газетах, электронных СМИ. Туземцы, привыкшие к размеренной жизни, не в состоянии выдержать его напора.
Китайские кули, привезенные в Малайю работать на плантациях и рудниках, выделили из своей среды когорту миллионеров; они контролируют теперь экономику и науку Малайи. Этот неоднократно повторявшийся факт приобретает мифические черты в сознании, и образ китайца в малайской литературе, как две капли воды, похож на образы евреев в романе В.Белова "Кануны", ч. 1 (подробнее в моей книге "Выход из транса", статья "Долгая дорога истории").
Человек диаспоры – нечто вроде ионизированного атома. Дело не в том, каков "атом" (еврей или китаец сами по себе не похожи друг на друга). Князь Николай Трубецкой еще в 1938 г. писал, что русские эмигранты первого поколения тоже приобрели черты людей диаспоры: держаться друг за друга, куда устроился один – тащит за собой своих... С потерей чувства необеспеченности падает энергия отчаяния. В Америке евреи учатся, как коренные американцы, довольно лениво; первые ученики – китайцы, корейцы, вьетнамцы. Одна волна диаспоры впитывается, ассимилируется, но накатывают две другие, три другие, пять других... Диаспоризация наверняка будет нарастать и в XXI веке.
Более того. Даже оставаясь на месте, современный человек уже не так замкнут на своем исконном, как в прошлом, когда хоть год скачи – ни до какой заграницы не доскачешь. Телевизор втягивает в чужую жизнь, вытаскивает из обособленности, расшатывает "почву"... Одно из следствий – массовый наплыв нищеты из Третьего мира в страны Запада (и с окраин большой России в Москву). Это невозможно остановить, разве только уничтожить телевидение, интернет, авиатранспорт. Но так же неизбежны яростные попытки восстановить, укрепить, увековечить обособленность своей веры, своей культуры, сжигать книги экуменистов, а при случае – убивать самих экуменистов.
Г.С. Померанц.Национальное во вселенском
Меня когда-то очень захватывали слова анонимного апологета II столетия: "Для христианина всякое отечество чужбина и всякая чужбина отечество". Так и жили ранние христиане, и какое-то время мне казалось, что так и должны жить люди, в том числе и в наше время. Сейчас я сказал бы иначе: в любое время нельзя забывать этих слов. Но невозможно руководствоваться одним принципом, отбрасывая все другие. Над страстной односторонностью витает бесстрастие духа. Раннехристианский космополитизм увлекал меня как противовес племенной и национальной захваченности. Но ни на одном принципе нельзя усидеть. Истина – ковер, который ткется из многих принципов, и красная нить в нем – Божий след, пересекающий все принципы. Так, по крайней мере, говорил о Божьем следе Антоний Сурожский.
Ранние христиане ожидали второго Пришествия – и не так, как современные евреи ритуально ждут Мессию, – не когда-нибудь, а совсем скоро. У них не было исторического опыта, они не обжигались на призывах лжемессий, втягивавших в свои авантюры, не выработали сочетания веры с сомнением и здравым смыслом. Потом опыт пришел. Надо было вжиться в историю, свыкнуться с обычаями народов, надевших крестики на свои языческие шеи. Надо было окрестить привычные праздники, назвать Солнцеворот Рождеством Христовым и т.п. И в этом нельзя видеть одно сползание к язычеству. Обряд можно взять с любой стороны, лишь бы не изменять Святому Духу, духу любви.
Нация – не племя, а хранитель общих святынь и ценностей цивилизации, понятых на свой национальный лад. Я пересказываю в этих словах определение цивилизации, данное Эмилем Дюркгеймом: группа стран, объединенных общим духом, который каждая страна по-своему выражает. Нация – участник общих достояний цивилизации: ее святых книг, языка святых книг и шрифта святых книг, одного шрифта на всю цивилизацию, внешней, зримой приметы, отличающей одну цивилизацию от другой и связывающей вместе местные, национальные языки. Цивилизация не сводится к трем приметам, но это, если можно сказать, ее паспорт.
Цивилизации возникли из более рыхлых региональных единств, вокруг первых очагов высокой культуры: Шумера, Аккада, Египта. Язык Шумера стал первым языком межплеменного общения. Для изучения этого языка уже в III тысячелетии до Р.Х. была создана грамматика. Но общих святынь довольно долго не было. Все мировые религии почему-то сложились в одну большую эпоху, примерно с VI в. до Р.Х. по VII в., и четыре Святых Писания поделили между собой мир, легли в основу четырех субглобальных цивилизаций (некоторые факты, временно нарушавшие схему, я для краткости обхожу). Восточнославянские племена развивались на перекрестке трех субглобальных цивилизаций из четырех возможных. Только Индия не участвовала в формировании России. Сами по себе восточные славяне обладали повышенной гибкостью и восприимчивостью. Больше ничего о них не скажешь. Троица Рублева и роман "Преступление и наказание" возникли тогда, когда к славянскому дичку были привиты ветви из византийских и западных садов. Это не порок: таким же образом развивались германцы, галлы, корейцы, японцы. Разница в том, что галлы и германцы втягивались в одну, римскую цивилизацию, корейцы – в одну, китайскую цивилизацию, а Россия каждые 200–300 лет поворачивалась от одного мирового центра к другому, и один пласт ложился на другой, часто ломая своего предшественника.
Некоторые прививки чужого были добрыми и давали добрые плоды, другие оставляли злой след. К злому следу от налоговой системы, принесенной из Китая монголами, мы еще вернемся. Но и добрые ветви засыхали. История шла так, что иконы старого письма в XVII в. разучились писать, да и понимать их красоту перестали, кроме староверов. Прививалась и развивалась западная секуляризованная культура Нового времени, и только в ее формах величайшие писатели России пытались прорваться сквозь ее ограничения. Очень поздно, в начале XX в., Трубецкой и Флоренский заново открыли "умозрение в красках", и возник вопрос, как строить национальную культуру на таких разных столпах. Возникли две национальные задачи, до сих пор не выполненные: дать образованному человеку доступ к мудрости иконы, сравнимый с доступом, который давался школой к романам Льва Толстого или Достоевского. Это первое. А второе: как-то привести в гармоническое единство открытость Богу, полученную от неожиданной встречи или от глубокого созерцания иконы, и открытость миру и человеку, наследие Ренессанса, наследие гуманизма, которую дает культура Европы от Шекспира и Сервантеса до Чехова. Как (если заострить мысль до парадокса) соединить веру без гуманизма Нового времени и гуманизм, неуклонно теряющий веру. Эти задачи навязаны нам историей, и мы вынуждены решать их, но решать, не забывая порыв ранних христиан, живших поверх истории. То есть не теряя измерения вечности в смертном. При этом мы сталкиваемся и будем сталкиваться с проблемой, которая в России всегда вызывала трудности, с проблемой формы. Трудность эту хорошо понимал Достоевский и ярко описал в "Игроке", я уже приводил этот пример и сошлюсь еще раз на строки в "Голосе из хора" Синявского (см. с. 24–25).
Слово "форма", которым Синявский кончает свою характеристику, Достоевский в "Игроке" вспоминает шесть раз в одном абзаце. Видимо, это действительно камень преткновения для русской культуры. Легко вливаясь в любую форму, она редко умеет создать новую форму и с трудом подгоняет по фигуре готовую форму. Недаром романы Достоевского и Толстого шероховаты, сравнительно с гладкими романами Тургенева и Гончарова или с рассказами Лескова. Кажется, Рудин и соборяне живут в разных странах. Собранные вместе, они создают противоречивость и сбивчивость слога, то, что я назвал антикрасноречием Достоевского и Толстого. В безупречно изящную форму Россия не влезает.
Сейчас этот раздел просматривают: 1 гость