Сталин – заказчик убийства Кирова

[просто Соня]

Об этом свидетельствовала Ольга Шатуновская, при Хрущеве — член партийного контроля и Комиссии Шверника

Спойлер

Когда все документы уничтожены – потому что свидетельствуют о преступлении, остаются – по недосмотру или в силу изменившейся политической конъюнктуры – люди, видевшие эти документы. Именно так произошло с «Кировским делом». Убийство С. М. Кирова открыло широкую дорогу безраздельной сталинской власти и Большому террору. На этой дороге нельзя было оставлять следов. И все же они остались – идеальных убийств, как известно, не бывает.

Эти следы обнаружила специально созданная Хрущевым для выяснения обстоятельств смерти Кирова так называемая Комиссия Шверника. Но результаты работы этой комиссии руководство КПСС испугалось обнародовать. Однако в составе комиссии была старая большевичка Ольга Шатуновская, нарушившая партийную дисциплину и рассказавшая о том, что удалось выяснить. Она вообще не отклонялась вместе с линией партии…
Вот что пишет о роли Шатуновской и ее соратников в процессе десталинизации видный американский историк Стивен Коэн в своей книге «Долгое возвращение» (М.: Новый хронограф, 2009 г.):

«Немногие знают, что при Хрущеве вернувшиеся из ГУЛАГа зэки играли значительную роль в политике… наиболее важную политическую роль играла немногочисленная группа бывших гулаговцев, неожиданно объявившаяся близ центра власти<...>. Освободившись в 1953—1954 годах, они быстро оказались в числе людей, окруживших Хрущева и его ближайшего соратника в руководстве, Микояна<…>. За глаза их называли «хрущевские зэки», что звучало подчас уважительно, но в то же время не без издевки<…>. Самыми влиятельными и активными среди «хрущевских зэков» были Шатуновская и Снегов<…>. Когда вокруг десталинизации в правящих кругах развернулась борьба, Шатуновская со Снеговым, по словам сына Хрущева, оказались «нужны» его отцу и Микояну, служа им «глазами и ушами», а, возможно, также и совестью».

Ольгу Шатуновскую хорошо знал и внимательно слушал наш блестящий современник Григорий Померанц, написавший специально для «Новой» публикуемую статью. Чтобы было очевидно, что свидетельствам этого человека можно безусловно доверять, приведу краткую биографическую справку.

Григорий Соломонович Померанц родился 13 марта 1918 в Вильнюсе. Философ, культуролог, писатель, эссеист. В 1940 г. окончил знаменитый ИФЛИ, в 1941 г. пошел на фронт добровольцем, дважды ранен. В 1949 г. арестован по обвинению в антисоветской деятельности, в лагере – до 1953 г., реабилитирован в 1956 г. Работал библиографом в ИНИОН РАН. Автор нескольких книг. Среди которых – «Открытость бездне. Встречи с Достоевским» (1990 г.), «Выход из транса» (1995 г.), «Страстная односторонность и бесстрастие духа» (1998 г.), «Записки гадкого утенка» (2003 г.), «Следствие ведет каторжанка» (2004 г.). Последняя – как раз об Ольге Шатуновской.

Путем выхода из духовных и политических кризисов современности Померанц полагает отказ от наукообразных и мифологизирующих идеологий, «самостоянье» личности в религии и культуре, путь в глубь себя взамен растворения в массе (так сказано в «Википедии», и с этим нельзя не согласиться).
Одним из наукообразных мифов до сих пор остается миф о непричастности Сталина к убийству Кирова. И это несмотря на известный историкам факт победы Сергея Мироновича над Иосифом Виссарионовичем на ХVII съезде партии — так называемом Съезде Победителей, впоследствии поголовно расстрелянном.
Григорий Померанц разоблачает этот миф.

Олег Хлебников,
шеф-редактор спецвыпуска

С Ольгой Григорьевной Шатуновской я познакомился в доме моего тестя, Александра Ароновича Миркина. В ранней юности он вместе с другим гимназистом основал в Баку, в 1919 году, Союз учащихся-коммунистов. Это был ответ на армянскую резню, устроенную аскерами Нури-Паши вместе с местными жителями в октябре 1918 года. Тогда три дня трупы валялись на перекрестках. И над ними всю ночь выли собаки.

Живой легендой Бакинского подполья была Оля, член партии с 1916 г. (ей было тогда 15 лет). В эти же годы она была готова носить на груди сборник стихов Рабиндраната Тагора «Жертвенные песни» и отдала ходокам из деревни всю свою библиотеку. В 1918 г. Шатуновская – секретарь Шаумяна, турками присужденная к повешению, уцелевшая благодаря великодушию вновь назначенного азербайджанского министра внутренних дел. Заболевшая тифом, когда ухаживала за больными товарищами во Владикавказе, занятом белыми, вывезенная в тюках с коврами в Грузию и, едва оправившись, вернувшаяся на подпольную работу в Баку. Оттуда через два фронта пробралась с письмом к Ленину и вернулась с мешком денег для закупки оружия… оказавшегося ненужным.

После вступления в Баку Красной армии возмутилась действиями нового советского правительства, отдавшего несколько дворцов Нариму Нариманову: он нужен был для азербайджанского политического фасада новой власти (из легендарных двадцати шести Бакинских комиссаров азербайджанцев была пара человек). И Ольгу отправили на партийную работу в русскую глубинку, где за ней не тянулся шлейф славы, придававший ей дерзости.

Случай ее снова выдвинул. Накануне ареста она заведовала отделом в МК. Оттуда попала на Колыму. Старый ее друг Микоян, безбожно льстивший Сталину и во всем ему угождавший, был ей всю жизнь верен и подсунул дело Шатуновской на реабилитацию, но Берия не выпускал на волю людей, знавших его, и весь свой срок с избытком она отбыла; очень ненадолго вернулась в Москву, к детям, и по совету Микояна уехала подальше; по всесоюзному розыску ее выловили и отправили в бессрочную ссылку, оттуда она послала Хрущеву записку: «Никита Сергеевич, вы знаете, что я не враг народа». И ни слова больше.

Стрела попала в цель. Хрущев действительно знал ее, и ему нужна была такая сотрудница, не сломленная ничем, способная по своему уму и воле уточнять характер его сумбурной политики. Вызвав Шатуновскую, он проговорил с ней (в обычном своем беспорядочном стиле) и назначил членом Комиссии партийного контроля. Подробнее я рассказываю о ее пути в моей книге «Следствие ведет каторжанка» (М., 2004). Перескажу здесь только один эпизод.

Один из немногих честных сотрудников аппарата, с которыми Ольга Григорьевна познакомилась, рассказал, что бессрочная ссылка не предусмотрена ни одним из кодексов союзных республик. Можно было в 1947 году, вслед за постановлением ЦК об очистке городов от выживших и вернувшихся лагерников, а также прочих антисоветских элементов, вроде меня, ввести в кодексы необходимую статью. Но Сталин забыл распорядиться. Ольга Григорьевна доложила Хрущеву, и было принято постановление о роспуске по делам всех незаконно сосланных.

Однако к Шатуновской шли телеграммы, что постановление не выполняется. Существовал порядок (законом его нельзя назвать, но порядок был), что Президиум Верховного Совета, получив постановление Политбюро, на другой день оформляет его как закон. И вдруг оказалось, что в Президиуме Верховного Совета ничего о постановлении не слыхали. Ольга позвонила Микояну. Микоян воскликнул: «Этого не может быть!» Потом Хрущев, выслушав Микояна, тоже воскликнул: «Этого не может быть!» —проверил, как обстоит дело, и через голову Политбюро (сперва не успевшего договориться, растерянно проголосовавшего, а потом пытавшегося затормозить и похоронить в бумагах свою резолюцию) дело было доведено до конца.

Еще больше возмутил стариков доклад на XX съезде, подготовленный по материалам, собранным Шатуновской и другой каторжанкой, Пикиной. Попытка свалить Хрущева в первый раз, как известно, не удалась – Политбюро стало «антипартийной группировкой». И тогда, после XX съезда создана была Комиссия Шверника. Кроме Шверника в нее входили генеральный прокурор Руденко, председатель КГБ Шелепин, один из заведующих отделом ЦК Миронов (ничем, кроме членства в Комиссии, не отмеченный в истории) и Шатуновская. Задачей Комиссии было расследовать роль Сталина в убийстве Кирова. Работала Шатуновская с несколькими выбранными ею сотрудниками, Шверник ей сочувствовал, остальные делали вид, что тоже сочувствовали, выслушивая ее доклады. Кроме этого Шатуновская время от времени разрабатывала проекты решений, из которых прошел только один: отмена «пакетов», содержавших деньги, не учитывавшиеся ни в системе налогов, ни при уплате партийных взносов. Проект конфискации генеральских дач, построенных солдатами, и другие подобные проекты не прошли. Суслов, партийный идеолог, восемь раз предлагал Шатуновскую уволить, но Хрущев крепко за нее держался.

Ольга Григорьевна с гостевым мандатом присутствовала на XVII партийном съезде и помнила, что кулуары гудели от возмущенных рассказов делегатов о бедствиях, вызванных политикой Сталина (тогда миллионы крестьян погибли от голода). Но никто не решился вынести свое возмущение на трибуну. Работа пропаганды между XVI и XVII съездами превратила Сталина в живого бога. Открыто выступить против него было так же невозможно, как похулить Мохаммеда в Мекке. Но почему только три человека зачеркнули имя Сталина при тайном голосовании? Мандат комиссии Шверника позволил Шатуновской своими руками перебрать все бюллетени, хранившиеся в музее. Зачеркивание было действительно только в трех случаях. А 289 бюллетеней просто не хватало.

Шатуновская стала разыскивать членов счетной комиссии. Уцелели только двое. Один – насмерть перепуганный, ничего не хотел вспоминать. Зато Верховых, подводивший итог подсчетам по урнам, откровенно все рассказал. Вычеркиваний было 292. Не зная, что делать, он тогда пошел к Кагановичу и вместе с ним к Сталину. Сталин спросил: «А сколько вычеркнуло Кирова?» «Трое». (Я думаю, это были Сталин, Молотов и Каганович.)
Сталин знал о совещании на квартире Орджоникидзе, когда Орджоникидзе предлагал Кирову сменить Сталина, Киров отказался. Перед лицом Гитлера он не решался ломать миф о сталинском гении, на котором очень многое держалось – и действительно выдержало все ошибки и все преступления Сталина и все поражения 1941 и 1942 годов.

Сталину о совещании донесли, и Киров, вызванный к нему, объяснил свое поведение. Сталин ничего ему не сказал, но после рокового разговора Киров говорил друзьям: «Моя голова лежит на плахе». Он понимал, что всякого соперника, даже невольного и только мыслимого, Сталин уничтожит.

Выслушав Верховых, Сталин спросил: «А сколько людей вычеркнуло Кирова?» – «Трое». – «Тогда поставьте и мне – трое, а остальные бюллетени сожгите». И Каганович лично все крамольные бюллетени сжег. Когда он стал членом антипартийной группировки, Шатуновская допрашивала его, и он дал письменное признание в своем поступке.

Оставалось теперь понять дальнейшие действия Сталина. Мандат Комиссии Шверника давал Шатуновской возможность вскрыть личные сейфы Сталина. Впоследствии Ольга Григорьевна рассказывала дочери:
«От пола до потолка гигантские сейфы. И их десятки, наполненные документами. Разве мы могли бы, даже если бы годами там рылись, найти. Но позвала заведующего тем архивом, сейчас его фамилию не помню. Меня предупредили, что это человек Маленкова. Тем не менее я с ним стала говорить, ну как с порядочным человеком. Убеждать его, что вот видите, мы в силу решения XX съезда должны исследовать этот вопрос. Что у вас есть? Дайте нам! Потому что мы пришли в ваш архив, но ведь он колоссальный. А вы знакомы с содержанием этого архива. Дайте нам то, что может послужить ключом» («Об ушедшем веке рассказывает Ольга Шатуновская». Берлин, 2001)

Я один раз поймал на лету взгляд Ольги Григорьевны, в который она вложила всю себя. Это было при встрече со старыми товарищами по Бакинскому подполью. Но взгляд этот помог мне понять, почему заведующий архивом, человек Маленкова, на другой день принес ключ к механизму Большого террора. Это были списки двух террористических центров, ленинградского и московского, составленные рукой Сталина. Фамилии Зиновьева и Каменева были сперва в ленинградском списке (значит, хотел их сразу расстрелять), но потом зачеркнуты и перенесены в московский список (значит, наметил особый московский процесс). Графологическая экспертиза подтвердила: почерк Сталина.

Киров и Орджоникидзе считались лучшими друзьями Сталина. Этот идеологический макет не хотелось разрушать, вдову Орджоникидзе и родных Кирова не трогали. Шатуновская их опросила, и они многое рассказали. Ольга Григорьевна упоминала их показания в списке важнейших документов. Другие свидетели тоже нашлись.
Сталин, по-видимому, сумел убедить своих приспешников, что тайная оппозиция, на словах курившая ему фимиам, опаснее явной, что этой болезнью заражены многие, не способные принять превращение Сталина в кумира, стоявшего выше человеческой критики, и эту широко разлитую, незаметную оппозицию надо уничтожить. Без культа вождя нельзя победить Гитлера. И потому весь неясно очерченный слой, зараженный критицизмом, должен быть уничтожен. Но надо это сделать, сохраняя идеологические штампы, так, будто продолжается борьба с троцкизмом, а арестованных заставляя признаться в том, что они прямые агенты гитлеровской разведки.

Ольга Григорьевна проследила выполнение этого плана до деталей. Она выяснила, как в Ленинград был направлен чекист Запорожец с заданием убить Кирова, как Леонида Николаева убедили взять на себя эту роль, как его трижды задерживала личная охрана Кирова – и как трижды убийце возвращали портфель и оружие. Ей удалось восстановить картину первого допроса Николаева, кричавшего, что он выполнял волю партии. Свидетели допроса были расстреляны или покончили с собой, как Пальгов, прокурор Ленинградской области; прежде чем застрелиться, он рассказал все Опарину. И письменные показания хранителей тайны, не знавших друг друга, совпали.

От имени Комиссии Шверника Ольга Григорьевна Шатуновская запросила КГБ и получила от Шелепина справку по полугодиям и областям о масштабах Большого террора, охватившего всю страну. Запомнить всю таблицу было невозможно. Врезались в память только общие итоги: около 20 млн арестованных и 7 млн расстрелянных за шесть с половиной лет, с 1 января 1935 г. по 1 июля 1941 г.

(64 тома собранных Шатуновской документов не оставляли сомнения в тягчайших преступлениях ЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ, КПСС и лично Сталина против народа — только с 1935 по 1941-й, по данным Шатуновской, было репрессировано 19 840 000 человек, из них расстреляно больше 7 миллионов. Сколько погибло в лагерях, точно установить не удалось.)

Любая советская статистика не вполне достоверна, но Пол Пот в маленькой Кампучии уничтожил 3 374 768 человек (цитирую по книге «Похороны Колоколов». М., 2001). Мудрено ли, что Сталин в большой стране достиг большего. Я помню, что примерно у трети студентов ИФЛИ были арестованы старшие родственники. Я помню общую атмосферу ужаса, разлившуюся по стране в 1937–1938 гг. (Я отдыхал от смрада общего страха, еженедельно посещая Музей новой западной живописи, и созерцал покой, разлитый в полотнах Моне, Сислея, Марке.)

Хрущев плакал, читая резюме дела в 64 томах, законченного к XXII съезду, но Суслов, главный идеолог партии, и Козлов, второй секретарь ЦК, дали ему понять, что сплоченное большинство ЦК против публикации этого документа, и Хрущев согласился отложить публикацию на 15 лет.

Ольга Григорьевна безуспешно пыталась доказать, что это политическое самоубийство, и оказалась права. Чекисты не могли спокойно спать, зная, что у Хрущева, с его непредсказуемыми решениями, осталась в руках идеологическая бомба. После выхода Шатуновской на пенсию (из-за ссоры с Сердюком, фактически возглавлявшим Комитет партконтроля и упорно травившим Ольгу Григорьевну) дело в 64 томах начали потрошить, а после отставки Хрущева совершенно распотрошили. И мы стоим перед выбором: что считать фактами? То, что запомнила Ольга Шатуновская и рассказала своим детям и внукам (и мне лично)? Или официозную фальшивку? Такую же липу, как официозный вариант расстрела в Катыни? Когда могилы польских офицеров разрывали и подкладывали трупам приметы придуманного времени расстрела?

При первой возможности, 10 февраля 1990 г. (в год ее смерти), Шатуновская направила в «Известия» письмо, где коротко и четко изложила основные результаты расследования и главные подлоги, ставшие ей известными. Этот фонд до сих пор не учтен историками. Одним мешает рептильный сталинизм, другим — антикоммунистическая прямолинейность. Слышатся голоса, что разница между Сталиным и Кировым невелика, и не так важно, как один гад пожрал другого.

Когда Сталин умер, я вышел на волю и вышли все мои лагерные друзья. Для всех нас было очевидно, что Большой террор разрушил армию. Большой террор дал Гитлеру его легкие победы, а нам – необходимость затыкать собственной шкурой дыры, созданные просчетами и преступлениями Сталина и его ставленников. Следствием сталинских действий были блокада Ленинграда и миллионы пленных, умиравших в гитлеровских лагерях или в сталинских – за «измену родине». Большой террор истребил все кадры, способные повернуть страну. Победы на поле брани привели нас в социальный тупик. И при попытке реформ оказалось, что на официальной авансцене нет реформаторов. Творческая инициатива годами, десятилетиями наказывалась и иссякла.

Итоговая цифра террора, запомнившаяся Шатуновской, смешивает нарастание террора в 1935–1936 гг., Большой террор (в 1937–1938 гг.) и террор 1939—1941 гг., в основном развернувшийся в областях, присоединенных на Западе. Но даже если бы вся таблица Шелепина была полностью опубликована и подвергнута анализу, это не всех убедило бы. Десятки миллионов людей грезят о новом Сталине, строгом, но справедливом, который наведет в стране строгий, но справедливый порядок. Невозможно переубедить людей, жизненной необходимостью которых стали фантомы.

Можно попытаться учить только тех, кто хочет учиться, готов удержать в голове, что Сталин – убийца десятков миллионов людей и Сталин – создатель системы, выдержавшей войну с гитлеровской Германией; Сталин – разрушитель армии (число арестов здесь точно подсчитано) и Сталин – организатор новых вооруженных сил; Сталин – создатель стиля работы на износ, дававшей поразительно эффективные результаты на короткой дистанции, а на долгой – подорвавшей охоту работать. Стиля, создавшего великие стройки – и подрывавшего самые основы жизни (недаром я его сравнивал с Цинь Шихуанди, строителем Великой китайской стены, после которого династия его сразу рухнула).

Одинокая женщина, влиявшая на властные решения только от случая к случаю, боролась за реформу системы, обладавшей огромной силой инерции. Одним из неудавшихся проектов Шатуновской была реабилитация Бухарина; но за его личной реабилитацией открывалась возможность реабилитации его идей (которые в Китае использовал Дэн Сяопин). В русской политической элите это вызвало яростное сопротивление. Серьезная реформа отбросила бы в сторону стареющих маразматиков. Им нужен был застой – интеллектуальный, социальный, всякий. И система, созданная Сталиным и оставшаяся без Сталина, медленно ползла к развалу.

На политическом Олимпе не было мужчин, способных поддержать женщину, в которой догорал пыл ее гимназических лет. Но в памяти остался ее образ. Может быть, кому-то еще он запомнится.

Григорий Померанц
01.06.2009

[Монархист]

и 25

Поздравляю с 8 Марта. Желаю счастья, хорошего настроения, усердия и терпения, а также крепкой опоры на Божественное.

[просто Соня]

Спасибо!






Это аниме так получилось

[Монархист]

Да, будем.

[просто Соня]

Из воспоминаний

Олег Волков
…В свободное время и хорошую погоду мы нередко прогуливались по тропке, бежавшей вдоль прибрежного угора над Енисеем, с Николаевым – потомственным петербургским пролетарием, вступившим в партию еще в 1903 году и испившим до дна чашу тридцать седьмого. Мне приходилось замедлять шаг, часто останавливаться, чтобы дать моему спутнику перевести дух. Здоровье Николая Павловича из рук вон плохо, но он не унывает – и это после десятки в самых страшных – колымских! – лагерях.
– Вот увидите, мы с вами еще выберемся отсюда – по невским набережным пройдемся, поедем в Мацесту лечиться. Нашли что сказать – для могилы место себе облюбовал! Я на добрый десяток лет вас старше, и то думаю дома побыть, родные места увидеть. Все выдержали – теперь как-нибудь дотянем. Быть того не может, чтобы гангстеры вроде Берии…
– Тише вы, неугомонный! – останавливаю его я.
– Эк вас вышколили! Что – рыбы нас в Енисее подслушают? Одни мы тут с вами.
Я считаю Николаева неосторожным, но не в его натуре молчать. Этот человек отдал жизнь тому, что считал правдой. Когда-то он самоотверженно оборонял Петроград от Юденича, в Гражданскую войну командовал частями Красной Армии, затем возглавлял крупные предприятия в родном Питере. Бессменный член, а потом и секретарь Ленинградского обкома, Николаев знал о многом, что творилось в годы, когда страна стала захлебываться в потоке казней, расправ и насилия. Непроизвольно нервничая и шаря глазами по пустынному берегу, Николай Павлович рассказывал про убийство Кирова, очевидцем которого ему пришлось быть в Смольном. И я помню, как верил и не верил в изощренное вероломство и лицемерие убийцы, оплакивавшего друга-соперника, убитого по его заданию.
– Меня больше года лупили следователи всех рангов. Догадывались, что я все знаю. Добивались признания, чтобы расстрелять: ведь Сталин следил, чтобы были уничтожены не только организаторы, исполнители и свидетели убийства, но и те, кто вел по нему следствие, потом и те, кто отправлял на расстрел первых палачей. Не знаю, как я уцелел… Думаю, не было ли все же в органах людей, пытавшихся кое-кого спасти?
Николаев говорил, что непременно напишет воспоминания. Вряд ли ему пришлось это сделать – смерть настигла его почти сразу после возвращения в Ленинград. А жаль – это была бы летопись честно прожитой жизни! Человек этот вряд ли когда запятнал себя поступком против совести, был верен своим представлениям о правде и справедливости. Николаев был членом профсоюза печатников со времени его основания в начале века, принадлежал к старой рабочей интеллигенции, и это сквозило в его обличии, речах и поведении: то был человек терпимый, внимательный к людям, скромный и благородный.
Цитируется по сборнику «Жизнь во тьме»
(«Антология выстаивания и преображения»). М., 2001

[просто Соня]

VII. Философский комментарий

Через эпохи безумия

Академик Бехтерев без колебания поставил диагноз: паранойя. Это легенда. Против нее выдвинут серьезный довод: академик не мог нарушить Гиппократову клятву и бросить в толпу слова, способные повредить больному. Однако бесспорно, что Бехтерев неожиданно умер – то ли отравился, то ли, скорее всего, отравили. Возможно, Сталин, обладавший чутьем на людей, угадал поставленный диагноз. И Бехтерев принимал участие в обследовании Ленина. Сталин знал, что он собирался на международный конгресс и, возможно, опасался, что Бехтеров мог сказать лишнее своим коллегам. Об этом говорила по телевидению его дочь, Наталья Петровна, 6 июля 2004 г.
Само возникновение легенды вокруг таких людей не случайно. Не случайно тяготение Сталина к личности Ивана Грозного. Не случайна реабилитация Цинь Шихуанди при Мао. И нельзя сбросить со счетов короткий вывод А. Н. Яковлева, долгие годы изучавшего Сталина: «негодяй, Люцифер, клинически неразгаданный тип » (Нузов В. Разговоры вполголоса. М. 2002, с. 200. Курсив мой. – Г. П.). Тут сразу все характеристики, о которых я писал, в том числе – грань безумия.
Достоверно мы знаем только одно: Бехтерев при невыясненных обстоятельствах умер, а Сталин продолжал собирать власть в своих руках. Вскоре он достиг такого могущества, что признан был величайшим гением всех времен и народов. Таким же величайшим гением стал Гитлер. Даже после позорного краха его затей, в 1946 г., большинство немцев считали его величайшим политическим деятелем Германии.
В XX веке Исаак Башевис-Зингер поправил Ломброзо, считавшего, «что гениальность – род безумия. Он забыл добавить, что безумие – род гениальности».

По итогам XX века можно говорить об особом роде безумия, за которым шли массы. Безумия, связанного с сатанизмом; и все ж безумия.
Безумцы, совершавшие великие исторические дела, выходили на авансцену истории еще до Р. Х. Можно говорить о параноидальности Цинь Шихуанди, неукротимо деятельного и болезненно подозрительного деспота, одержимого страхом и постоянно менявшего дворцы, где он жил (совсем как Сталин – комнаты на своей даче). Цинь Шихуанди объединил Китай, утвердил свод законов, заставил выстроить Великую стену. Государство, созданное им, имело только один недостаток: жить там было невыносимо. Никто не был застрахован от пыток и казни, применявшихся с невиданной широтой. Не было ни общих прав, ни личных привилегий; и никаких святынь, кроме блага государства (совпадавшего с волей государя). Сразу после смерти владыки вельможи не выдержали напряжения. Сын Цинь Шихуанди, Эр Шихуанди, был убит; новая династия, Хань, после некоторых колебаний, запретила доступ к государственным должностям сторонникам Фацзя (школы государственных законов, официальной философии Цинь). В 1965 году, когда я, поговорив о древнем Китае, назвал фамилию Сталина, никто не удивился: тень его все время всплывала в ассоциациях.
Однако в древности трон, по большей части, доставался ординарным принцам. Только в XX веке, после падения великих монархий, появился спрос на диктаторов, и навстречу массам, выбитым из колеи, рванулись одержимые и безумцы.

Судя по опыту Великой французской и великой русской революции, начинали одержимые, съеденные идеей, но клинически нормальные люди. С грехом пополам они уживались друг с другом и действовали целой плеядой. Во Франции развитие болезни на этом остановилось. Наполеон был человек трезвый и презирал идеологов. В XX веке дело пошло дальше. Из крупных диктаторов только Муссолини был банальным политическим авантюристом, без вкуса к массовым убийствам. Все остальные обнаруживают разные формы и стадии безумия: idеe fixe и паранойи. И все громоздят гекатомбы трупов.
При сравнительно ровном, спокойном течении истории господствуют привычки, обычаи, традиция, в чем-то хорошая, в чем-то дурная. Но когда привычный ход дел глубоко нарушен, наступает время принципов. Чем больше низы плюют на принципы, лишь бы выжить, тем больше сатанеют энтузиасты принципов, и в обществе идет зоологическая борьба принципов, обещающих спасение. В конце концов, если кризис сам себя не исчерпал, одна идея, подобно большой рыбе, пожирает прочие. И тогда она становится подобием бога ацтеков, требующим новых человеческих жертв во имя поставленной цели, а цель заново формулируется так, чтобы оправдать новые жертвы. И появляются служители этого культа.
Такова буйная форма безумия безумных времен. Но не все народы безумствуют одинаково. Классическая древность оставила нам в наследство две зловещие фигуры: в Китае – Цинь Шихуанди с его безграничной подозрительностью и безграничной жаждой истребления действительных и мнимых врагов; а в Риме – Нерон с его безграничной жаждой все более извращенных наслаждений. Одна из ловушек современности – спор демонического извращения власти с демоническим извращением свободы, так что нравственный распад свободного мира кажется спасением от Молоха государственного террора, а государственный террор кажется спасением от нравов Содома. Как иначе нашли бы сподвижников Пол Пот и Бен Ладен? Откуда бы взялся их пафос борьбы со скверной?

Два пути в пропасть ведут спор, который хуже. И нет ни одного народа с абсолютным иммунитетом. Англосаксы не поддавались безумию утопии (кончавшейся idеe fixe и паранойей) – но легко втянулись в соблазны Содома. Они готовы стереть с лица земли последних диктаторов-и не замечают, что нравы Запада вдохновляют шахидов и (что еще страшнее) тайные силы истории, беспощадные к гнездам разврата. А Россия мечется между двумя соблазнами.

Однако современниками Нерона были Петр и Павел. Слушало их ничтожное меньшинство. Но я вижу глаза сегодняшнего меньшинства, а не только глаза Сталина-Вия и усталой Клеопатры «Египетских ночей». Бури XX века вызвали огромное напряжение творческой веры. Не мог митрополит XX века выступить с призывам укорениться в Боге и мыслить и чувствовать свободно, не цепляясь за решения соборов. Не дошел до этого кризис средневекового мировоззрения. Не мог бы Папа XIX века начать политику обновления (аджорнаменто); не мог бы другой папа покаяться в двух тысячелетиях грехов возглавляемой им Церкви. Не мог тибетский римпоче назвать Томаса Мертона природным буддой. Не мог Далай Лама комментировать Евангелие на сессии семинара христианской медитации им. Джона Мейна. Мысль о прозрачности границ между верами и вероисповеданиями мелькала и в прошлом, но только XX век начинает видеть в этом выход из нынешнего духовного тупика. Не стирая различий – они неотделимы от богатства ликов культуры, но перестав использовать различия как оправдание ненависти и недоверия друг к другу. Прозрачность словесных одежд откровения может стать основой мировой солидарности, без которой человечество обречено на гибель.

В румынской коммунистической тюрьме, где священников методически секли розгами, чтобы они отреклись от Бога, один из мучеников веры додумался – дострадался – до простых слов: «Мы поняли, что число наших конфессий можно было сократить до двух: первой из них стала бы ненависть, которая использует обряды и догмы, чтобы нападать на других. Другая – любовь, которая позволяет очень разным людям опознать их единство и братство перед Богом… Все чаще случалось, что атмосфера в камере была пронизана духом самопожертвования новой веры. В такие мгновения мы думали, что нас окружают ангелы» (Вурмбрандт Рихард. Христос спускается с нами в тюремный ад. В книге «Мученики веры» («Антология выстаивания и преображения»). М., 2002, с. 149–150).

Светлое безумие любви идет навстречу черному безумию похоти и ненависти, как пожар навстречу пожару. Так некогда проповедовалось откровение Христа – «для иудеев соблазн, для эллинов безумие». И чем больше бесновались Калигулы и Нероны, тем успешнее шла проповедь. Когда побеждал мещанский здравый смысл Веспасиана, оба пожара стихали. Но потом черное безумие вновь вспыхивало – и прокладывало дорогу светлому. Исторические эпохи безумия – это эпохи состязания сверхсознания с подсознанием, ангелов-хранителей человечества с демонами разрушения, светлых и темных выходов за рамки обыденного, признанного нормой в спокойные времена. Привычки, ставшие принципами, трещат и ломаются на крутых поворотах истории. Благополучие хрупко, ненадежно и толкает поскорее насладиться радостями Содома. Неблагополучие создает мятущееся панургово стадо, несущееся к пропасти вслед за своим безумным вождем. И спасение – только в поисках «Божьего следа», как это назвал Антоний Сурожский: «Действия Христовы рождаются изнутри глубинного созерцания, и только из глубин созерцания может родиться деятельность христианина. Иначе это будет деятельность, основанная на принципах: нравственных, богословских или любых принципах; но сколь бы ни были они истинны, прекрасны, справедливы, они не соответствуют божественной динамике, внезапной динамике небывалого, непостижимого, в чем именно характерно действие Божье. Мы, христиане, призваны жить на большей глубине, жить глубокой внутренней жизнью – но не в смысле обращенности на самих себя. Мы призваны уйти глубже этой обращенности, и самая эта глубина позволит нам вглядеться долго, спокойно, пламенно-чисто в канву истории, канву жизни и благодаря такому созерцанию, глубокому вглядыванию различить в ней след Божий, нить Ариадны, золотую нить, красную нить, которая укажет, куда Бог ведет нас среди окружающей нас сложной целостности жизни. И тут громадная разница между мудростью и человеческой опытностью. Опытность – результат прошлого, накопленный человеческий опыт; она обращена к пережитому, опыту более обширному, чем личный опыт, и делает выводы интеллектуально основательные, точные, глубокие. А мудрость поступает „безумно“. Мудрость состоит в том, чтобы погрузить свой взор в Бога, погрузить свой взор в жизнь в поисках того, что я только что назвал следом Божьим, и действовать безумно, нелогично, против всякого человеческого разума, как нас учит поступать Бог» (русский перевод Е. Л. Майданович в журнале «Континент», 1996, № 89).
Но как отличить Божий след от дьявольских подмен? Мефистофель убеждает Фауста, что он служит добру. И временами это выглядит убедительно. А новое зло рождается как пена на губах ангела, вступившего в бой за святое и правое дело. Шестнадцатилетняя девушка, взорвавшая себя, чтобы убить как можно больше израильтян, была уверена, что служит Богу. На поверхности бытия, где царят страсти, все идеи, доведенные до конца, ведут в пропасть. Только на глубине, в безмятежности сердца, просвечивает истина. Всякий грех, говорил Антоний, есть прежде всего потеря контакта с собственной глубиной.
Соблазн таится в развитии общества. Общество становится все сложнее, развитие – все быстрее, и мишурный блеск открытий скрывает простое, неизменное, вечное, без которого жизнь теряет смысл. Состояние человеческого духа, описанное экзистенциалистами, – запутанность и заброшенность. Сегодня оно не стало лучше, только острота кризиса притупилась и слабее попытки вырваться из убаюкивающего комфорта – там, где этот комфорт достигнут (на сколько лет – Бог весть; взрывы живых бомб уже сегодня разрушают чувство комфорта).

Чудовищные образы, возникшие в сознании Даниила Андреева, не находят прямого соответствия в мире фактов. Но воображение создает только формы, только образы демонического. Каково оно на самом деле, мы не знаем, но силы света и силы мрака сражаются почти зримо, и картина Смутного времени XVII века, нарисованная поэтом XX века, поражает своей современностью.
XXI век грозит нам чередой острых положений, когда соблазн стремительного и ничем не ограниченного насилия может быть почти неудержимым. Вспомнят ли тогда груды трупов, оставленных после себя непреклонными вождями? Сумеют ли наши современники и наши потомки «удерживать деятелей от охватывающего их транса»? (Robert Bellah. Beyond belief. NY, 1970)

[Монархист]

Пост удалён

[Монархист]

А в Ютьюбе новый фильм выложили о Померанце и Миркиной - отрывок из док/ фильма В.Балаяна о нём.

[просто Соня]

http://rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=3389436
Беседы с мудрецами. Григорий Померанц и Зинаида Миркина (все 4 фильма)[Культура 27.01.2011] (Ирина Васильева) [2011 г., Документальный, мировозренческий, SATRip]


Новые сборники стихов Миркиной выложены Надюшей Дмитриевой тут
Последний - буквально на днях.
http://zhurnal.lib.ru/d/dmitriewa_n_g/
# Нескончаемая Bстреча 301k Поэзия
Иллюстрации/приложения: 1 шт.

# NewПотеря Потери 424k Поэзия Комментарии: 2 (28/01/2011)

# NewНегаснущие Дали 139k Поэзия Комментарии: 2 (31/01/2011)

# NewИз Безмолвия 191k Поэзия

[Монархист]

Прочитал! Спасибо.
Интересно, что и Сталин, и Пол Пот, вошедший в пятёрку самых кровавых тиранов ХХ века, прожили оба 73 года. И оба в юности учились в христианских учебных заведениях - Сталин в духовной семинарии, Пол Пот - в начальной школе при буддийском монастыре и католическом колледже.

[лора25]

Монархист, Спасибо !

[Nevermind]

Есть хорошая книга Ю.Жукова "Иной Сталин", там описано убийство Кирова, а также вообще очень много важных фактов, начинаешь многое понимать из действий Сталина и вообще событий 20х-40х годов.

[просто Соня]

Глазами поэтов

«В интересах истины»… Так называлась статья, в которой впервые, после большого перерыва, заговорили о заслугах Сталина. Истина, к которой призывали авторы – три маститых историка, – была верностью фактам. Факту, что Сталин был Верховным Главнокомандующим. Что город, у развалин которого выиграна была решающая битва Второй мировой войны, назывался Сталинградом. Об этих фактах при Хрущеве велено было молчать – так же, как при Сталине молчали о Троцком, организаторе Красной армии в годы Гражданской войны.
После первой статьи вышли в свет сотни других статей и несколько десятков красиво изданных книг. Нагромождены горы печатных фактов о заслугах Сталина – и не меньшие горы фактов о сталинских преступлениях. Целый архипелаг фактов. Но что можно доказать фактами? Что значит факты, если мы не знаем, какому богу молиться, что считать добром и что – злом?
Оценка не выводится из фактов. Она выходит из сердца и уже в готовом виде накладывается на факты, подчиняя их себе, группируя их по-своему и соединяясь с ними в концепцию, в историческую теорию. Причем заранее надо примириться с тем, что все факты в одну концепцию не влезут. Каждая концепция вытаскивает на свет, освобождает от деформации одни факты – и отодвигает в тень другие. Корректный ученый упоминает и факты, говорящие против него, но оценивает их как незначительные, второстепенные, не решающие. Некорректный пропагандист просто умалчивает о том, что ему не выгодно, или нахально врет об интервенции войск ФРГ (которых в 1968 г. на границе Чехословакии не было).
Где-то я прочел (не помню названия статьи), что исторический Макбет был прогрессивный государь, боровшийся с феодалами. Может быть, он действительно боролся с феодалами. Мне совершенно все равно, с кем он боролся, мне важно, как он это делал и чем он сам в конце концов стал. Мне важно то, чем Макбет поразил Шекспира. Я смотрю на Макбета глазами Шекспира и другими глазами смотреть не хочу.
Я смотрю на Юстиниана сквозь «Тайную историю» Прокопия. Тот же Прокопий написал официальную историю, в которой превозносит Юстиниана до небес. Я не доверяю официальным историкам. Вы, в свою очередь, можете не доверять самиздату VI века, находить его тенденциозным, завистливым, низким. В поисках арбитра мы обращаемся к фактам. Но что нам могут дать факты?
Мы узнаем, что в царствование Юстиниана войска под командой Велизария отвоевали у варваров часть Италии и северной Африки. Это факт. Но что он означает, что он дал Византии? Не было ли следствием завоеваний перенапряжение всех сил государства и, в конце концов, – неспособность защищать свои старые провинции? Не было ли безумием пытаться расширить до каких-то древних, легендарных рубежей границы империи в век, когда империи разваливались и требовалась скорее консолидация национальной жизни в ограниченных пространственных рамках?
Известна также неуклонная твердость Юстиниана в борьбе за единство ромеев, его ревность к чистоте православия, его решительность в подавлении ересей. Но действительно ли окрепло от этого внутреннее единство Византии? Не было ли оно, напротив, расшатано – особенно в провинциях, где еретики составляли большинство населения? И нужно ли вообще подавлять ереси? Не погибает ли вместе с дыханием ереси живая жизнь догматов? Не возникает ли догмат – целостный образ истины, рожденный в бесстрастии духа, – как ответ на страстный вопрос ереси? Не прекращается ли развитие догматов, если власть грубо оборвала рост ересей? Не превращается ли тогда догмат в мертвую догму, в речи друзей Иова? Нет ли ереси в самом стремлении греческого духа поставить систему догматов выше вопросов Иова? Открытых вопросов, невыносимость которых догматы уравновешивают, но никогда не могут уравновесить до конца, никогда не могут превзойти?..
Обо всем этом можно спорить. И если оценка личности Юстиниана занимает нас гораздо меньше, чем оценка личности Сталина, то просто потому, что Юстиниан, и Феодора, и ослепленный Велизарий, просивший милостыню на паперти храма, давно истлели.
В спор о Сталине включались массы. Они недовольны повышением цен, нехваткой самой простой еды – и наклеивали на ветровые стекла автомобилей портреты Сталина. Они раскупали календарики со Сталиным во всех видах (в мундире и без мундира, с девочками и без девочек). Эти календарики продавали во всех поездах, вместе с порнографией, артели немых. Потом массы разочаровались в Сталине, потом снова очаровались.
Массы думают просто. Это их сила. Массы не думают полупонятными словами: «диалектика», «перцепция», «экзистенция». Деревенская масса почти сплошь думает словами, за которыми встают простые предметы, простые явления: корова, земля, сено, вёдро, ненастье. От этого на лицах крестьян – близость к правде. Я присматривался в электричке. По-моему, бросается в глаза. Городская масса хуже. Она соединяет недостатки крестьян и интеллигентов, без их достоинств. Городская работа требует как-то ворочать абстракциями. Даже грубая городская работа несколько абстрактна. Это долго объяснять, но это так. Вся жизнь в городе заставляет гоняться за абстрактными ценностями, и все это тоже отражается на лицах. Т. е. сперва на душах, а потом на лицах. Только очень глубокая образованность перевешивает фальшь, связанную с цивилизацией. Но перевешивает – не раз навсегда, а от случая к случаю. Достоинства интеллигенции лучше выразить отрицательно: не правда, а борьба с фальшью.
Интеллигент со школьных лет вынужден отвечать урок полупонятными словами. Сперва учителю, потом самому себе. Избежать этого очень трудно. Я часто вижу себя в положении мальчика из сказки Андерсена и напрягаю все силы, чтобы оправдать свое чувство голого короля и не говорить о сверкающей мантии. Чтобы не сказать и не написать ни одного непережитого слова. Чем выше взлеты, подхватившие вас, тем легче сорваться. От Исайи – до Азефа. От Христа – до Иуды. Сорвался любимый ученик – и заснул. Сорвался Петр – и отрекся. Иуда – только крайний случай. Это мысль Розанова, но я пережил ее, и она стала моей. Я вижу на многих лицах интеллигентов фальшь. Невольную, мучительную фальшь (это наш крест); а иногда злостную фальшь, т. е. тщеславие умением повторять умные слова и связывать их так, как следует, по всем правилам – кроме одного: не говорить того, что сам не пережил. И пережил тем слоем души, каким подобает.
Есть ложь верчения ума в шелухе, окружающей луковицу, и есть ложь срывания одного слоя луковицы за другим, до нуля, с богатырским усердием Льва Николаевича Толстого. И между двумя торными дорогами лжи тоненькая тропинка истины, поминутно теряющаяся в болоте. Как не сбиться с нее? Как не броситься к пастухам и пастушкам, к мужику Марею, к сегодняшнему (пусть колхозному) мужику? Они так просто, так безыскусно любят то, что любят! Да, но любят они опять – Сталина. Не все, конечно. Но подавляющее большинство…
К сожалению, пастухи и пастушки верно судят только о том, что можно увидеть, пощупать, лизнуть. И проблему Сталина они пробуют на вкус. При Сталине был порядок. При Сталине цены на водку снижали, а сейчас повышают.
Это чистая правда – и совершенная ложь. Да, снижали цены – потому что крестьянам платили «палочками» (неотоваренными трудоднями). Потому что Иван Денисович привык на своем участке работать с радостью и до смерти не сумел от этого отвыкнуть. А дети его – отвыкли. И не просто отвыкли. Рухнул какой-то духовный стержень: пьянство вышло из берегов. Рухнула любовь к земле, к скотине, воля к труду. Петр Григорьевич Григоренко рассказывал мне, что у него в психушке три раза отбирали начатые воспоминания. И теперь ему никак не взяться за перо. Что-то такое сделали с крестьянами. Слишком много раз отбирали коров, урезали приусадебные участки. И теперь на все плевать.

Мы с миленочком гуляли
От утра и до утра.
А картошку убирали
Из Москвы инженера.

С этим теперь ничего не поделаешь. Ни мерами кротости (больше платят – больше пьют). Ни мерами строгости («Всю Фонтанку не пересажаешь»). Воз, перевернувшись вверх колесами, медленно сползает в клоаку. Положение устойчивое, стабильное (не то что на Западе). Но какое-то глухо тревожное. И народная любовь к Сталину, в самой своей сути, – наивное выражение неохоты ползти в клоаку.
Глас народа – глас Божий («при Сталине был порядок»). Но кто послал миллионы людей в лагеря? Кто превратил народное сознание в сознание вора и бездельника? В 1928 году этого еще не было. Роковой удар был нанесен в 1929 году по приказу Сталина. По его же приказу удары повторялись еще несколько лет. И по его приказу уничтожены были лидеры партии, пытавшиеся в 1934 году изменить курс. Начиная с убийства Кирова и Орджоникидзе, кончая процессом Бухарина. Но этого всего пастухи и пастушки не понимают. Это в их простые головы не лезет. Их любовь к Сталину – как

…та старица простая,
Не позабытая с тех пор,
Что принесла, крестясь и воздыхая,
Вязанку дров, как лепту, на костер…

(Тютчев. Гус на костре. 1870)

Sancta simplicitas. Святая простота. Но есть и другая латынь: Vox populi – vox asini. Глас народа – рев осла. Святым – слова Яна Гуса. А нам, грешным, – выбор между мужеством сопротивления и цинизмом коллаборациониста. Мужеством одиночки (против власти и народа) и цинизмом блудливого образованца. Который всегда с народом, за народ, вместе с народом. Ибо власть и народ едины. В любви к Сталину этот сомнительный тезис бесспорно оправдывается фактами.

Отравлен хлеб и воздух выпит,
Как трудно раны врачевать!
Иосиф, проданный в Египет,
Не мог сильнее тосковать…

(Мандельштам.
Отравлен хлеб… 1913)

Я не вижу никакого общего выхода из Египта. Никакого народного выхода. Все народы любят своих драконов и сражаются с чужими драконами. Немцы сражались со Сталиным, русские – с Гитлером. Придет ли времечко, когда исчезнет любовь к своим собственным драконам? К своей собственной военной славе?
Может быть, придет. Но начинать – только так, как начинала Марина Цветаева:

Отказываюсь – быть.
В Бедламе нелюдей.
Отказываюсь – жить.
С волками площадей
Отказываюсь – выть.

(«Стихи к Чехии».
Март 1939)

На этом камне стоит моя церковь. Церковь изгоев. А остальные, липнущие к массе, – пусть они попробуют решать уравнение с тьмой неизвестных.
При Сталине было разорено столько-то миллионов крестьян и выстроено столько-то МТС. Погублен цвет интеллигенции – и выучена армия специалистов. Уничтожен гитлеровский Майданек – и создана советская Колыма. Столько-то тонн чугуна. Столько-то расстрелянных. Столько-то новых школ. Столько-то людей, потерявших совесть. Как все это привести к одному знаменателю?
Сталин победил Гитлера. Но без Сталина Гитлер, может быть, вовсе не пришел бы к власти. Без сталинской коллективизации, ужаснувшей Европу. Без сталинской травли социал-демократов, расколовшей антифашистский фронт.
Впрочем, где бы была тогда наша боевая слава? И кто бы тогда поставил русские гарнизоны в Берлине, Варшаве, Будапеште, Праге, от которых теперь осталась только ненависть к России…
Человек, прошедший через горнило военно-патриотического воспитания, должен быть сталинистом, обязан им стать – если он мужчина, а не слюнявый интеллигентик. Догматический марксизм здесь поразительно сходится с традиционным языческим представлением о славе Отечества. Победителей не судят. И если слава России – в ее армии, в Русской империи, в русской страже на Эльбе, то преступления Сталина – мелочь, которую должно сбросить со стола, и пора, наконец, сделать это. Принято говорить, что факты – упрямая вещь. Но оценка фактов – вещь чрезвычайно податливая. Бесспорно, что Сталин растерялся в первые дни Отечественной войны. Бесспорно, что он истребил опытных военачальников. Но зато он создал авторитарный режим, который выдержал все удары врага без единой попытки бунта, государственного переворота, даже оппозиции. А твердая единоличная власть – одно из условий победы. Бесспорно, Сталин – гений политической интриги – не был военным талантом. Многие его приказы оказались явно ошибочными. Но также бесспорно, что армия, подчиняясь этим приказам, в конце концов победила. Победителей не судят. Война кончилась взятием Берлина. И Сталин стал символом победы. С его именем сражались и умирали солдаты. Мне пришлось пару раз вести в атаку взвод или роту, и я сам кричал (как все лейтенанты и сержанты это кричали):
Вперед…вашу мать! За Родину…вашу мать!
Огонь…вашу мать! За Сталина…вашу мать!
«За Сталина» вошло в русское народное сознание почти так же крепко, как «…вашу мать!». И вышибить «За Сталина» из сознания почти так же трудно, как мат. Без которого простой человек двух слов не свяжет.
Интеллигенты могут брюзжать, что победа – не всегда благо, и поражение не всегда зло; что Япония выиграла от своего поражения и даже Германия – в выигрыше от катастрофы 1945 года. А Россия до сих пор не в силах подняться под страшным грузом своей победы. Под грузом имперского сознания, въевшегося в кровь.
Однако миллионы людей, гордых русской военной славой, думают иначе. Иван Грозный для них великий государь: он присоединил царства Казанское, Астраханское и Сибирское. И Сталин для них великий государь. Они никогда не согласятся с тем, что России было бы лучше без царств Казанского, Астраханского, Сибирского, Калининградского – и без опричнины.
Спор этот вечный. Но со временем все, что из плоти, развалится, истлеет, перестанет волновать – и хорошее, и худое. О всесильном временщике, управлявшем половиной тогдашнего мира, мы вовсе ничего не помнили бы, если бы не рассказал о нем Иоанн Златоуст:
«Где ты теперь, светлая одежда консула? Где блеск светильников? Где рукоплескания, хороводы, пиры и празднества? Где венки и уборы? Где вы, шумные встречи в городе, приветствия на ипподроме и льстивые речи зрителей? Все минуло… Тень была и убежала. Дым был и развеялся. Брызги были и исчезли. Паутина была и порвалась. Поэтому мы без конца и неустанно повторяем: „Суета сует и всяческая суета…“» (Из «Гамилии на Евтропия»)
Что мы помним о гвельфах и гибеллинах? То, что о них написал Данте. Что для нас Николай I? Государь, разбивший турок и персов, а потом сам разбитый под Севастополем? Или примечания к стихам Пушкина и Лермонтова? А. А. Ахматова писала, что понятие «николаевское время» постепенно исчезло и уступило место «пушкинскому времени» и царь стал второстепенным персонажем в нашей картине прошлого, сгруппированного вокруг подлинного царя русской культуры – Пушкина. Она писала об этом после марта 1963 года, когда газеты сообщили о десятилетии со дня смерти композитора Прокофьева и ничего не сообщили о десятилетии со дня смерти Сталина (того же 5 марта). Она писала об этом, думая о себе, о своем друге О. Э. Мандельштаме – и об Иосифе Сталине. Когда-нибудь о Сталине будут узнавать из примечаний к стихам поэтов, живших в его время. К ее стихам:

Я приснюсь тебе черной овцою
На нетвердых, сухих ногах,
Подойду, заблею, завою:
«Сладко ль ужинал, падишах?

Ты вселенную держишь, как бусу,
Светлой волей Аллаха храним.
Мой сынок пришелся ль по вкусу
И тебе, и слугам твоим?»

Это стихотворение было напечатано с классическим подзаголовком: «Подражание армянскому». Другое стихотворение, без Аллаха и падишаха, Анна Андреевна не записывала и брала с друзей клятву – не доверять бумаге, помнить наизусть:

Стрелецкая луна. Замоскворечье. Ночь.
Как длинный крестный ход, идут часы, недели.
Мне снится страшный сон… Неужто в самом деле
Никто, никто, никто не хочет мне помочь?

«В Кремле не можно жить». Преображенец прав.
Там древней ярости еще кишат микробы:
Бориса дикий страх, всех Иоаннов злобы
И Самозванца спесь взамен народных прав.

С такой оценкой Сталин, надо полагать, и войдет на страницы учебников будущего – достойное звено в цепи, предсказанной М. Волошиным:

И еще не весь развернут свиток
И не замкнут список палачей…

(«Северовосток»)

Однако в Сталине было нечто, не ложащееся в высокий слог – даже в слог, приличный злодею, но злодею высокой трагедии. В нем было что-то пошло уголовное, воровское. Сталин отчасти просто вор, укравший власть у трагических злодеев вроде Троцкого, слишком увлекшихся риторикой революции и забывших о Смердяковых, которые ждали своего часа. Эту уголовную, смердяковскую стихию Сталина и его приспешников почувствовал О. Мандельштам. Настолько почувствовал, что не мог более писать о времени высоким слогом, сошел с любимых эллинских котурнов и обратился к фене (воровскому жаргону):

Греки сбондили Елену по волнам,
Ну а мне – соленой пеной по губам…

Его стихи стали дергающимися, скрюченными, как люди, сдавленные страхом в своих квартирах с тонкими, как бумага, стенками. И как плевок – звучит эпиграмма, за которую он заплатил жизнью:

Мы живем, под собою не чуя страны.
Наши речи за десять шагов не слышны.
А где выйдет на пол-разговорца,
Там помянут кремлевского горца.

Его толстые пальцы как черви жирны,
А слова – что пудовые гири верны.
Тараканьи шевелит усища,
И сияют его голенища.

А кругом его сонм тонкошеих вождей.
Он играет услугами полулюдей:
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет –
Он один лишь бабачит и кычет.

Как подкову кует за указом указ:
Кому в пах, кому в лоб,
кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь для него, то малина…

Сами по себе эти стихи слишком прямолинейны, чтобы быть прекрасными. В них нет обычных мандельштамовских темнот, сквозь которые светится что-то самое главное, невысказанное – внутреннее, «забытое слово»… Чувствуется, что человек писал – как в окно бросался, ослепнув от страха и неотвратимой воли сказать – сказать то, чего никто, кроме него, не скажет, потому что все оцепенели, а он, до безумия охваченный страхом, – поэт, и поэтому должен сказать, хотя бы назавтра плаха…

Как землю где-нибудь небесный камень будит,
Упал опальный стих, не знающий отца.
Неумолимое. Находка для творца.
Не может быть иным. Никто его не судит.

Размеры моей работы не позволяют цитировать прозаиков. Ограничусь несколькими строками из рассказа одного писателя – Владимира Набокова. Гению всех времен и народов он посвятил рассказ «Истребление тиранов»:

«Я никогда не только не болел политикой, но едва ли когда-либо прочел хоть одну передовую статью, хоть один отчет партийного заседания. Социологические задачки никогда не занимали меня, и я до сих пор не могу вообразить себя участвующим в каком-нибудь заговоре… Я знаю, кроме того, что моей родине, ныне им порабощенной, предстоит в дальнейшем будущем множество других потрясений, не зависящих от каких-либо действий сегодняшнего правителя. И все-таки: убить его…
Напрасно меня бы стали уверять, что он вроде как ни при чем… Идея подбирает только топорище, человек волен топор доделать – и применить…
Добро еще, если бы он нас питал той жалкой истиной, которую некогда вычитал у каких-то площадных софистов: он питает нас шелухой этой истины, и образ мышления, который требуется от нас, построен не просто на лжемудрости, а на обломках и обмолвках ее».

Все это писалось в 1936 году в Германии. И, конечно, не только про Сталина: есть и «плешивость кесаря», и другое. Но сталинское преобладает: «Зубы были плохие, и случалось, обманывая кратким охлаждением огненную боль открытого нерва, он втягивал поминутно воздух». Это чисто сталинская черта: он был трус и боялся кресла зубного врача. Или жировая складка на лбу. Но главное – это тупость во всем, кроме политической интриги. Тупость в сочетании с железной волей:
«Боже мой, как я ненавидел тупость, квадратностъ, как бывал я несправедлив к доброму человеку, в котором подметил что-нибудь смешное… И вот теперь передо мной не просто слабый раствор зла, какой можно добыть из каждого человека, а зло крепчайшей силы, без примеси», сгусток «той глухой, сосредоточенно угрюмой, глубоко себя сознающей воли, которая из бездарного человека лепит в конце концов торжествующее чудовище». «Он поражал бездарностью, как другие поражают талантом».
К этой характеристике удивительно плотно прилегают страницы, посвященные Сталину в «Розе мира» Даниила Андреева, «Все течет» Гроссмана, «В круге первом» Солженицына. Только Фазиль Искандер стоит несколько в стороне со своим «Пиром Валтасара», изумительной главой в романе «Сандро из Чегема». Сталин там другой. Обрисованный изнутри, без гротеска. Даже немного лирический Сталин. Но вряд ли этот эпический и лирический Сталин симпатичнее андреевского, которому по ночам прямо и просто помогала нечистая сила. Андреев, систематизируя свои видения во Владимирской тюрьме, назвал это состояние «хохха»:

«…Не знаю, видел ли его кто-нибудь когда бы то ни было в этом состоянии? В тридцатых-сороковых годах он владел хоххой настолько, что зачастую ему удавалось вызывать ее по своему желанию. Обычно это происходило к концу ночи, причем зимой чаще, чем летом: тогда мешал слишком ранний рассвет. Все думали, что он отдыхает, спит, и уж, конечно, никто не дерзнул бы нарушить его покой ни при каких обстоятельствах. Впрочем, войти никто не смог бы, даже если бы и захотел, так как дверь он запирал изнутри. Свет в комнате оставался затенен, но не погашен. И если бы кто-нибудь невидимый проник туда в тот час, он застал бы вождя не спящим, а сидящим в глубоком, покойном кресле. Выражение лица, какого у него никто никогда не видел, произвело бы воистину потрясающее впечатление. Колоссальные, расширившиеся черные глаза смотрели в пространство немигающим взором. Странный матовый румянец проступал на коже щек, совершенно утративших свою обычную маслянистость. Морщины казались исчезнувшими, все лицо неузнаваемо помолодевшим. Кожа лба натягивалась так, что лоб казался больше обычного. Дыхание было редким и очень глубоким. Руки покоились на подлокотниках, пальцы временами слабо перебирали их по краям… Хохха вливала в это существо громадную энергию, и наутро, появляясь среди своих приближенных, он поражал всех таким нечеловеческим приливом сил, что этого одного было бы достаточно для их волевого порабощения…»

Любопытно, что было бы, если бы Сталин из ночей увидел Андреева, созерцающего его из своей камеры? Наверное, расстрелял всю тюрьму вместе с охраной… Однако продолжим цитату из Даниила Андреева.

«…Каждая из инкарнаций этого существа (будущего Антихриста. – Г. С.) 6ыла как бы очередной репетицией. В предпоследний раз он явился на исторической сцене в том самом облике, который с гениальной метаисторической прозорливостью запечатлел Достоевский в своем „Великом инквизиторе“. Это не был Торквемада или кто-либо другой из крупнейших руководителей этого сатанинского опыта, но к рядовым работникам инквизиции он не принадлежал. Он появился уже на некотором спаде политической волны, и в течение его многолетней жизни ему стало ясно, что превратить католическую церковь в послушный механизм Гагтунгра, в путь ко всеобщей тирании не удастся. Но опыт деятельности в русле инквизиции очень много дал этому существу, развив в нем жажду власти, жажду крови, садистскую жестокость и в то же время наметив способы связи между инспирацией Гагтунгра, точнее Урпарпа, и его дневным сознанием. Эта инспирация стала восприниматься временами уже не только через подсознательную сферу, как раньше, а непосредственно подаваться в круг его бодрствующего ума. Есть специальный термин – хохха. Он обозначает сатанинское восхищение, то есть тип таких экстатических состояний, когда человек вступает в общение с высокими демоническими силами не во сне, не в трансе, а при полной сознательности. Теперь, в XVI веке, в Испании, хохха стала доступна этому существу. Оно достигло ступени осознанного сатанизма.
Промежуток между этой инкарнацией и следующей протекал, конечно, на Дне, куда шельт вместе с астралом были сброшены грузом ужасной кармы, а затем в Гашшарве: извлеченный оттуда Урпарпом и его слугами, потенциальный антихрист подготавливался там свыше двухсот лет к своему новому воплощению. Напоминаю, что монада, некогда похищенная для него из Ирольна самим Гагтунгром у одного из императоров древнего Рима, продолжала томиться в плену, в пучине лилового океана, в Дигме, а как бы обезглавленный шельт императора пребывал в подобии летаргического сна в одном из застенков Гашшарвы…
Но почему, вернее, зачем это существо, предназначенное к владычеству над Россией, было рождено не в русской семье, а в недрах другого, окраинного, маленького народа? Очевидно, затем же, зачем Наполеон был рожден не французом, а корсиканцем… Для того, чтобы лучше выполнить свое предназначение во Франции и в России, оба эти существа должны были быть как бы чужеродными телами в теле обеих великих стран, не связанными никакими иррациональными нитями с тем народом, которому предстояло быть главной ареной их деятельности и жертвой по преимуществу. Надо было прийти „с топором в руке неведомо откель и с неисповедимой наглостью“ действовать так, как действует завоеватель на порабощенной земле».


По привычке выслушивать и другую сторону, я хотел бы вспомнить лауреатов, увенчанных Сталинскими премиями. Но от большинства лауреатов след как-то мгновенно стерся. А то, что я принял всерьез и запомнил – никак не в пользу Сталина. Ольга Берггольц еще в 1940 году написала обо всей сталинской словесности:

За образ горестный, любимый,
За обманувшую навек
Пески монгольские прошли мы
И падали на финский снег.

Но наши цепи и вериги
Она воспеть нам не дала,
И равнодушны наши книги,
И трижды лжива их хвала…

Есть еще стих Павла Антокольского. Он опомнился от страха в 1956 году и храбро наплевал на могилу:

Мы все лауреаты премий
Врученных в честь него,
Спокойно шедшие сквозь время,
Которое мертво.

Мы все его однополчане,
Молчавшие, когда
Росла из нашего молчанья
Народная беда.

Таившиеся друг от друга,
Не спавшие ночей,
Когда из нашего же круга
Он делал палачей.

Мы, сеятели вечных, добрых
Разумных аксиом…

В 1958 году Антокольский эти стихи забыл и подвывал травле Пастернака. Вместе с Мартыновым и Солоухиным, Сельвинским и Слуцким. Зато после XXII съезда он снова вспомнил гражданское мужество и дочел публично на стадионе:

Мы, сеятели вечных, добрых,
Разумных аксиом,
За кровь Лубянки, темень допров
Ответственность несем.

Пусть всех нас переметит правнук
Презрением своим,
Всех одинаково, как равных:
Мы срама не таим…

Чего уж таить! Как шило в мешке…
Только Твардовский после смерти Сталина посвятил ему несколько искренних строк. Его поразила поспешность, с которой сообщники, ничего никому не объясняя, отшатнулись от трупа. И с чувством укора он напечатал еще не запрещенную, но уже не предписанную хвалу:

Мир не видал подобной власти
Отца, любимого в семье.
Да, это было наше счастье,
Что с нами жил он на земле.

Потом Твардовский это вычеркнул. Но вычеркнутое должно остаться, как память о миллионах людей, не способных сразу отшатнуться от опрокинутого кумира. А что сам Твардовский перечеркнул свою хвалу – тоже должно остаться. И навсегда останется стихотворение памяти раскулаченной матери:

В краю, куда их вывезли гуртом,
Где ни села вблизи – не то что города,
На севере, тайгою запертом,
Всего там было – холода и голода.

Но непременно вспоминала мать,
Чуть речь зайдет про все про то, что минуло,
Как не хотелось там ей помирать –
Уж очень было кладбище немилое.

Кругом леса без краю и конца –
Что видит глаз – глухие, нелюдимые.
А на погосте том – ни деревца,
Ни даже тебе прутика единого.

Так-сяк не в ряд нарытая земля
Меж вековыми пнями и корягами.
И хоть бы где подальше от жилья,
А то – могилки сразу за бараками.

И ей, бывало, виделись во сне
Не столько дом и двор со всеми справами
А взгорок тот в родимой стороне
С крестами под березками кудрявыми.

Такая там краса и благодать –
Вдали большак, дымит пыльца дорожная.
– Проснусь, проснусь, – рассказывала мать, –
А за стеною – кладбище таежное…

(«Памяти матери»)

В 1936 году я читал – не понимая – читал в стенгазете «Комсомолия», что студент Саша Твардовский исключен из рядов за пьянку. Потом его восстановили, и в партию взяли, и в ЦК: пьянка – простительный грех. Главное – верность. Твардовский был верен советскому кресту. Но сам себе чего-то не мог простить и снова пил. И членом ЦК, и редактором «Нового мира». Только потому, что ему мешали, тыкали палки в колеса? Или что-то мешало ему в себе самом?

Теперь над ней березы, хоть не те,
Что снились за тайгою чужедальнею.
Досталось прописаться в тесноте
На вечную квартиру коммунальную.

И не в обиде. И не все ль равно,
Какою метой вечность сверху мечена.
А тех берез кудрявых – их давно
На свете нету. Сниться больше нечему.

Я думаю, что это эпитафия не только матери Твардовского.
Странная вещь – поэзия. Нельзя сказать, что она не продается. Продается с готовностью, с жадностью голодной девки. Но как-то так выходит, что все купленное немедленно становится золой. И остается только крупинки золота – правды.
Пройдет пятьдесят, сто, двести лет. Истлеют постановления, передовицы, статьи, книги. Сотрутся народные календари со Сталиным и девочками. Останется только то слово, которое от Бога. И в нем – клеймо позора на медных лбах, которые ничего не забыли и ничему не научились. Хотя некоторую посредственную силу мысли им Бог дал; не нашлось доброй воли (с тех, кто простейшего силлогизма своротить не мог, – спросу меньше). Тех, кого с клеймом на лбу, ради этого клейма, выжженного вечным словом, будут помнить – «доколь славянов род Вселенна будет чтить». И после того, когда от империи ромеев останутся только проповеди Иоанна Златоуста.

Ты помнишь обугленный Дантов ад,
Звенящие гневом терцины?
Того, кто поэтом на казнь обречен,
И Бог не спасет из пучины…

(Г. Гейне)


Москва, 1969–1979

P.S.
Эта статья перепечатывается почти без изменений из книги «Сны земли», изданной в 1985 году в Париже. Прошло (со времени написания, 1979-й год!) четверть века. Зло выступило в новой форме. Но по-прежнему держится фантом грозного змееборца, поражающего змея растущей квартирной платы. И пока положение бедняков не улучшится, этот фантом удержится в умах миллионов.
Москва, 2003

[лора25]

Соня , спасибо , мне понравилось.

[Монархист]

В 1958 году Антокольский эти стихи забыл и подвывал травле Пастернака. Вместе с Мартыновым и Солоухиным, Сельвинским и Слуцким.

Ну я не говорю, что я поклонник творчества Бориса Слуцкого, но некоторые вещи интересные у него проскакивают. Хотя общий духовный уровень всей его поэзии, опубликованной и подпольной, не для печати, на порядок ниже, чем, скажем, поэзия Мандельштама, Пастернака, Ахматовой.

Цитирую мнение об этом инциденте, когда он выступил с обличением Бориса Пастернака на собрании писателей, Юрия Болдырева из вступительной статьи к неопубликованным стихам Б.А.Слуцкого (1919 - 1986 гг.) в журнале "Континент", 1990 год:

В один из самых чёрных дней своей жизни (может быть, в самый чёрный), когда он выступил на собрании московских писателей, созванном для предания анафеме получившего Нобелевскую премию Бориса Пастернака, Слуцкий, впрочем, не произнёс ни одного лицемерного слова - только то, что действительно думал. Спешу тут же сказать, что ни этим, ни чем-либо другим он никогда себя не оправдывал - страшная вина была осознана тут же и, словно рана, кровоточила всегда: порукой тому стихи, просквоженные этим осознанием, этой болью, этим самосудом, которые писались и вскоре, и 5, 10, 15 лет спустя, и в самом конце творческого пути (он наступил на 9 лет раньше физического конца). Так вот, в тот чёрный день среди немногого - 15 строк - сказанного им было (этим, собственно, и начиналось его выступление): "Поэт должен искать славы на родной земле..." Уверенность в этом сопровождала Слуцкого всегда. А кроме того, чего бы стоил весь его самосуд, если бы он, одной рукой бия себя в грудь, другой передавал свои стихи для опубликования на Западе?

Ещё интересная деталь из биографии Слуцкого. Его двоюродный брат Меир Амит (1921 - 2009), урождённый Слуцкий, был начальником израильской военной разведки "АМАН" (1962 год) и внешней разведки "Моссад" (1963 - 1968 гг.). Его отец, Хаим, был родным братом отца Бориса Слуцкого - Абрама Слуцкого, и эмигрировал в Палестину в 1920 году.

Вот стихотворение Б.А.Слуцкого 60-х годов, предсказавшее будущие споры вокруг личности Сталина.

Названия и переименования

Все парки культуры и отдыха
были имени Горького,
хотя он и был известен
не тем, что плясал и пел,
а тем, что видел в жизни
немало плохого и горького
и вместе со всем народом
боролся или терпел.

А все каналы имени
Были товарища Сталина,
и в этом смысле лучшего
названия не сыскать,
поскольку именно Сталиным
задача была поставлена,
чтоб всю нашу старую землю
каналами перекопать.

Фамилии прочих гениев
встречались тоже, но редко.
Метро - Кагановича именем
было наречено.
То пушкинская, то чеховская,
то даже толстовская метка
то школу, то улицу метили,
то площадь, а то - кино.

А переименование -
падение знаменовало.
Недостоверное имя
школа носить не могла.
С грохотом, равным грохоту
горного, что ли, обвала,
обрушивалась табличка
с уличного угла.

Имя падало с грохотом
и забывалось нескоро,
хотя позабыть немедля
обязывал нас закон.
Оно звучало в памяти,
как эхо давнего спора,
и кто его знает, кончен
или не кончен он?

[лора25]

Выдержка из цикла рассказов 100 великих диктаторов

http://fisechko.ru/100vel/diktator/68.htm

В результате ожесточенной борьбы Сталин после XVII съезда партии (январь — февраль 1934 года) стал практически единоличным властелином огромной империи.

Этот съезд, названный в идеологических целях «Съездом победителей», явился на самом деле «Съездом репрессированных»: многие из его участников позднее сполна испытают все тяготы лагерной жизни.

1 декабря 1934 года на пороге своего кабинета в Смольном был убит Сергей Миронович Киров. На XVII съезде партии большинство делегатов голосовали за его кандидатуру на пост Генерального секретаря вместо Сталина. После убийства Кирова началась подготовка к организации больших процессов. Молох сталинских репрессий искалечил судьбы миллионов людей. Страна превратилась в огромный концентрационный лагерь, в который ссылали без суда и следствия, невзирая на возраст, прежние заслуги, награды и вклад в дело революции. Особенно жестоко пострадала интеллигенция. Цвет нации, ее лучшие умы, гордость отечественной науки и культуры безжалостно истреблялись. Удушливая атмосфера страха, всеобщей подозрительности изменила психологию людей, сделала их внутренне несвободными.

Печальная участь постигла многие нации и народности СССР. По приказу Сталина во время Отечественной войны в отдаленные районы страны день и ночь шли эшелоны с калмыками, чеченцами, ингушами, крымскими татарами, немцами Поволжья. В газетах помещались пространные отчеты о процессах над «разоблаченными» «врагами народа».

[Nevermind]

Вот статья Арсена Мартиросяна, автора книги "200 мифов о Сталине" - "Миф о якобы имевшей причастности Сталина к смерти С.М.Кирова.":

Спойлер

Миф о якобы имевшей причастности Сталина к смерти С.М.Кирова.


Один из самых подлых мифов во всей антисталиниане. Прежде всего, потому что Сталин и Киров были очень близкими друзьями, о чем красноречиво свидетельствует дарственная надпись Сталина на подаренной Кирову книге «О Ленине и ленинизме»: «Другу моему, брату любимому от автора».

Непосредственным автором мифа был один из главных подлецов в так называемой «ленинской гвардии» - несносный «Коля Балаболкин», как его называл Троцкий, он же Николай Иванович Бухарин. Во всей антисталиниане это, пожалуй, единственный случай, когда миф родился в виде подлой и грязной частушки, составленной лично Бухариным:

Эх, огурчики да помидорчики,

Сталин Кирова убил в коридорчике …

В первом варианте было еще хлеще:

Эх, огурчики да помидорчики,

Сталин Кирова пришил в коридорчике …

Затем, как водится, вся оппозиционная падаль распустила языки. Не отставали и эмигранты. А уж Троцкий - этот и вовсе соответствующую «теорию» развел. Затем его присные, особенно те, что дали деру на Запад. Те с ученым видом якобы знатоков в письменном виде пороли такую чушь, что даже заядлые антисоветчики и те носы воротили. Ну, и, наконец, за дело взялся мерзавец Хрущев. С трибуны шабаша недобитых троцкистов (ХХ съезда КПСС) этот лысый негодяй облыжно и прилюдно обвинил Сталина в организации убийства Кирова. Затем «исследованиями» по его поручению занялась и вовсе сумасшедшая Ольга Шатуновская. Без преувеличения - сумасшедшая. Но тогда именно такие и были нужны Хрущеву, потому что все нормальные люди отвернулись от этого подонка. Выжившая из ума старуха накропала аж 64 тома всевозможного бреда разного пошиба недобитых вовремя негодяев, которые болтали, что в голову взбредет, даже несусветную ложь. Благо Шатуновская и в самом-то деле была сумасшедшей (как полагается всей сумасшедшей падали, со временем смылась в США), и потому провести ее не составляло никакого труда.

Смыл этого мифа в следующем. Мол, еще на XVII съезде ВКП (б) делегаты хотели избрать генеральным секретарем партии Кирова и даже проголосовали за него. Однако Сталин все данные голосования сфальсифицировал - по этому поводу даже сочинили очередную антисталинскую байку о том, что-де важно не как считают, а кто считает, - потом прикончил Кирова, как якобы опасного конкурента, а затем, в 1937 г. добрался и до остальных делегатов этого съезда, отчего его и прозвали «съездом расстрелянных». А что было в действительности?!

Прежде, чем показать, что же было в действительности, хотелось бы обратить внимание на одно обстоятельство, которое, к сожалению, всегда остается незамеченным.

«Технологический почерк» убийства Кирова практически полностью тождественен «почерку» убийства знаменитого премьер-министра Российской империи Петра Аркадьевича Столыпина. Но если менее чем за четверть века в одной и той же стране, но при разных политических режимах происходят два крупнейших политических убийства с одним и тем же, едва ли не во всех деталях совпадающим «технологическим почерком» их совершения, то это означает, что в обоих случаях за кулисами действовал один и тот же профессионал. Единственный, кто в Советском Союзе в то время досконально знал уникальные детали операции по подготовке и осуществлению убийства Столыпина при якобы внешней непричастности охранки был тот самый подполковник жандармерии Николай Николаевич Кулябко, который дал Тухачевскому рекомендацию в партию. Кто не верит, пусть почитает - это даже в современных книгах хорошо описано - о подготовке М.Богрова к убийству П.А.Столыпина и роли Н.Н.Кулябко в этом злодейском преступлении, а также о подготовке убийцы Кирова - Николаева и той роли, которую сыграли ленинградские приспешники оппозиции в органах госбезопасности. И не следует считать, что автора занесло. Хотя бы потому что, почему бывшему товарищу министра внутренних дел и шефу Отдельного корпуса жандармов в 1914-1915 г.г. генерал-лейтенанту Владимиру Федоровичу Джунковскому, фактически открывшему для большевиков все каналы для антивоенной пропаганды еще в период Первой мировой войны, можно было быть подлинным автором широко известных операций Лубянки - «Трест», «Синдикат» и других, авторство которых до сих пор приписывают Дзержинскому и Артузову, а вот Кулябко не мог проконсультировать заинтересованную в организации убийства Кирова антисталинскую оппозицию?! Повторяю, «технологический почерк» убийства Сергея Мироновича Кирова и Петра Аркадьевича Столыпина совпадает едва ли не последнего микрона. Такое не может быть случайностью. В мире криминала так повториться может только тот, кто впервые организовал такое же преступление. Посторонний не сможет так сделать. А тут ведь не просто какой-то там Кулябко, а подполковник Отдельного корпуса жандармерии, то есть профессионал. Кстати говоря, профессионал - он и есть профессионал: в обоих случаях Кулябко вышел «сухим из воды» - после убийства Столыпина отделался всего лишь тем, что его уволили со службы, но стал «старым большевиком», а в 1934 г. «кировский поток», в водоворот которого попали как виновные, так и, к глубокому сожалению, невиновные, обошел его стороной …

Так вот, основной мотив убийства состоял в том, что именно Кирова лично сам Сталин прочил в генеральные секретари. Непосредственно перед покушением Сталин официально, на Политбюро предложил избрать Кирова секретарем ЦК и освободить его от работы в Ленинграде, мотивируя это состоянием своего здоровья и возрастом! Ясно же, что именно Кирову и предназначалась роль преемника Сталина. А убийство кандидата в преемники - «традиционный» метод подготовки всех «дворцовых» переворотов, с давних времен «традиционный». И не только в России, но и в других странах. Посмотрите хотя бы на современность - неужели никто не замечает, сколь упорно Путин не называет имени своего преемника, хотя на него оказывают массированное давление со всех сторон. И правильно делает, что не называет - если назовет, схарчат за милую душу, если и вовсе не пришьют. У нас в стране мастера-то разные есть…

Потому-то и было ускорено убийство Кирова, хотя разработка этого подлого преступления была начата еще в апреле 1934 года. Первоначально ведущим мотивом убийства была патологическая ненависть главарей оппозиции - Троцкого, Зиновьева, Каменева, Рыкова, Енукидзе и других - к Кирову как к политическому деятелю, верному стороннику и другу Сталина. Киров был ярым противником троцкистско-зиновьевской оппозиции. И когда он стал 1-м секретарем Ленинградского обкома, то первым делом вдребезги разгромил эту оппозицию в городе, причем так, что после 1927 г. они и носа-то не могли поднять. Однако в начале 1934 года Троцкий уже вступил в конфиденциальные контакты с нацистами, рассчитывая на то, что когда гитлеровская Германия нападет на Советский Союз, его сторонники организуют поражение и внутренний переворот. Не зря же он сам заявлял, что вся банда его сторонников соберется вместе тогда, когда начнется война, когда Европы почерпнет смелости из слабости советского правительства. А вот для того, чтобы оно действительно стало слабым именно в момент войны, для этого необходимо было ликвидировать Кирова, который, в силу своего авторитета, в случае чего, мог бы возглавить Советский Союз. Кстати говоря, и Сталин тоже не случайно решил именно его выдвинуть на роль генерального секретаря. Дело в том, что он как никто другой в партии и стране прекрасно понимал, что фатально неминуемое в скором будущем военное столкновение с Германией будет не просто войной. Оно будет цивилизационным столкновением по геополитическим мотивам с ярко выраженной этнической окраской - «арийцы» против «недочеловеков», то есть славян. Соответственно, вооруженный отпор в таком столкновении со стороны Советского Союза должен был возглавить именно же русский, как представитель главного, государствообразующего народа. Потому Сталин и прочил умного, сильного, авторитетного, деятельного и прекрасно понимающего, что к чему, русского по национальности Кирова на роль генерального секретаря.

И когда за рубежом стало известно об этом предложении Сталина на Политбюро - выше уже говорилось о том, как нехилая агентура имелась у эмигрантов в высшем эшелоне советского партийно-государственного аппарата, - то Троцкий дал команду немедленно ускорить осуществление убийства Кирова. У «беса мировой революции» тоже была очень сильная агентура непосредственно в ЦК ВКП (б), в частности, Е.С. Коган. Являясь техническим секретарем ЦК партии, она имела допуск ко всем протоколам заседаний Политбюро, нередко сама их и оформляя. А ее родная сестра - Р.С.Коган - работала шифровальщицей в советском полпредстве в Осло (Норвегия), где в то время находился Троцкий. Р.С.Коган по поручению троцкистской оппозиции поддерживала в Осло связь с Троцким. Вот по этому каналу Троцкому и становилось известно, если не все, то чрезвычайно многое. В 1937 году сестры Е.С. и Р.С.Коган были арестованы и расстреляны за контрреволюционную деятельность.

Как было указано выше, разработка плана убийства Кирова началась в апреле 1934 года, чему были посвящены специальные совещания Каменева, Зиновьева, Евдокимова, Мрачковского, Бакаева и других активных оппозиционеров на даче Зиновьева в Ильинском (под Ленинградом). В разработанном ими плане предусматривались два варианта убийства. Первый вариант - на улице, чтобы убийце легче было бы скрыться с места преступления. В этих целях Николаеву, который уже был намечен на роль убийцы, была обеспечена помощь латвийского консульства, при содействии которого он должен был покинуть СССР. Второй вариант - непосредственно в Смольном. В обоих случаях в качестве мотива убийства заранее подготавливалась соответствующая легенда для Николаева. Что-де он нигде не может устроиться на работу, так как его никуда не берут, а на все его ходатайства и просьбы никак не реагируют. Однако при каждом обращении о трудоустройстве, он специально выдвигал такие условия, которые не могли быть приняты. На каждом его заявлении накладывалась соответствующая резолюция об отказе в приеме на работу. Николаев собрал кучу таких бумаг, которые затем были предъявлены суду. Грубо говоря, ему заранее готовили легенду убийцы-одиночки, действующего из чувства мести из-за неустроенности в жизни.

Уличный вариант не сработал, так как Николаева несколько раз задерживали ничего не знавшие о замыслах главарей оппозиции сотрудники УНКВД Ленинграда, но по указанию Ягоды начальник питерских чекистов Ф.Д.Медведь каждый раз отпускал его, хотя у задержанного нашли и маршруты передвижения Кирова, и револьвер. Оставался только один вариант - в Смольном.

Окончательно решение об убийстве было принято 28 ноября 1934 г. - в этот день Киров из квартиры Сталина в Москве позвонил в Ленинград и дал указание назначить собрание партийного актива на 1 декабря на 18.00 по вопросу: «О задачах коммунистов по обеспечению отмены карточной системы». Дело в том, что уже была запланирована отмена карточной системы с 1 января 1935 года. Доклад должен был делать сам Киров. И как только он возвратился в Ленинград, Зиновьев дал команду на начало операции по убийству с таким расчетом, чтобы оно было бы осуществлено за полтора часа до начала партактива. Попросту говоря, чтобы сорвать его и воспользовавшись суматохой, перехватить власть в городе.

Однако случилось так, что Киров вовсе и не собирался 1 декабря 1934 г. раньше времени приезжать в Смольный. Он сидел дома и работал над докладом. Между тем, Николаев уже находился в Смольном, еще до рокового приезда Кирова. Причем болтался там днем. Вышел из здания, а потом вернулся и находился там вплоть до прибытия Кирова. И самое интересное заключается в том, что Кирова в Смольный внезапно вызвал начальник УНКВД по Ленинграду и области Ф.Д.Медведь, попросив срочной аудиенции, которую Киров назначил ему на 16.30. Однако Медведь прибыл в Смольный через 10-15 минут после назначенного ему времени, когда Киров уже был мертв. Точное время убийства - 16 ч. 37 мин. Никаким протоколом партийно-государственного аппарата за все годы советской власти никак не предусматривалось опоздание руководителя органов госбезопасности на аудиенцию к первому секретарю местной парторганизации. Это едва ли не автоматически могло повлечь серьезное наказание, вплоть до увольнения или, по меньшей мере, понижение в должности. Медведь же только на 16.30 заказал себе машину, что уже означает умышленное опоздание. Хуже того. Всего через 8 мин. после убийства Кирова - в 16 ч.45 мин. был начат допрос жены Николаева - Мильды Драуле. То есть следствие изначально умышленно выводилось на тропу версии убийцы-одиночки, который действовал из чувства мести как из-за неустроенности в жизни, так и по соображениям ревности. В Ленинграде хорошо было известно, что Киров неравнодушен к женскому полу.

Далее идут общеизвестные странности. Например, то, что Киров оказался в коридоре один, а где был его охранник - не известно. Когда же прибывший в Питер Сталин потребовал привести к нему охранника Кирова - Борисова, то вместо охранника ему привезли его труп. И вот что любопытно. Во-первых, от момента озвучивания Сталины требования немедленно привезти к нему на допрос Борисова до момента смерти последнего прошло всего 30 минут. Во-вторых, шофер Кузин, который вместе с двумя оперативниками - Малий и Виноградовым - вез на допрос к Сталину охранника Кирова Борисова и тогда, и спустя двадцать с лишним лет, то есть уже при Хрущеве, показал одно и тоже. Что оба сотрудника - Малий и Виноградов - помешали ему нормально ехать, устроили дорожно-транспортное происшествие, выхватив у него руль, вследствие чего машина врезалась в стену дома, после чего в кузове он обнаружил уже труп Борисова, а сами опера драпанули наутек. Их, конечно же, быстренько изловили и расстреляли. Самого Кузина тоже замели. Однако, отсидев в тюрьме, он, тем не менее, в самый разгар антисталинской истерии Хрущева ни на йоту не отказался от своих показаний 1934 года и вновь, едва ли не слово в слово повторил то, что говорил еще Сталину. И, несмотря на это, ублюдки во главе с лысым подонком-троцкистом и сумасшедшей старухой умудрились обвинить Сталина еще и в смерти Борисова!?

Что касается голосования на съезде, то это бред разоблачили сами же идиоты из ЦК КПСС. Был такой журнал при Горбачеве - «Известия ЦК КПСС». Так вот, в № 7 за 1989 года там опубликовали данные о голосовании на XVII съезде ВКП (б). Из опубликованных этим журналом данных видно, что против Сталина было подано всего 3 голоса, против Кирова - 4, а наибольшее количество голосов «против» - 181 - получил нарком земледелия Яковлев (Эпштейн), что, собственно говоря, и понятно. Непродуманная политика наркомата земледелия на селе не могла вызывать восторг у делегатов. И вот еще что. Упомянутый выше журнал «Известия ЦК КПСС» выходил под особым личным надзором Горбачева, Яковлева и Медведева. Уж эта-то, отнюдь не святая троица, ни при каких обстоятельствах не пропустила бы в печать материал, который хотя бы и косвенно, но говорил бы в пользу Сталина. Все трое были просто помешаны на зоологическом антисталинизме, вплоть до умопомрачения помешаны.

Тем не менее, несмотря на то, что уже многократно, с приведением массы уникальнейших деталей и экспертиз было доказано, что Сталин никакого отношения к убийству Кирова не имел и иметь не мог, так как они были близкими друзьями и верными друг другу политическими соратниками, - об этом свидетельствуют даже ярые антисталинисты, отсидевшие немалые сроки, - миф все равно по-прежнему используется в антисталинской пропаганде. Видимо, главный учитель всех антисталинистов - пресловутый доктор Геббельс, любивший повторять одну «истину»: лгите, лгите и еще раз лгите - чем больше будете лгать, тем прочнее поверят».

[Nevermind]

Печальная участь постигла многие нации и народности СССР. По приказу Сталина во время Отечественной войны в отдаленные районы страны день и ночь шли эшелоны с калмыками, чеченцами, ингушами, крымскими татарами, немцами Поволжья. В газетах помещались пространные отчеты о процессах над «разоблаченными» «врагами народа».

Для обьективного рассмотрения истории лучше опираться на факты, желательно с опрой на документы, а не на пустые эмоциональные заявления, иначе до истины будет не добраться.

Интервью с историком Арсеном Мартиросяном -"Мифы о депортации" : http://delostalina.ru/?p=1119

Кстати, рекомендую упомянутую в статье книгу Игоря Пыхалова «За что Сталин выселял народы? Сталинские депортации - преступный произвол или справедливое возмездие?» - много нового и неожиданного узнАете про "невинных депортированных"...

Спойлер

Скачать можно здесь http://webreading.ru/conv/do_rtf.php?name=/books/ ... _chto_stalin_vyiselyal_narodyi

[лора25]

И как плевок – звучит эпиграмма, за которую он заплатил жизнью:

Мы живем, под собою не чуя страны.
Наши речи за десять шагов не слышны.
А где выйдет на пол-разговорца,
Там помянут кремлевского горца.

Его толстые пальцы как черви жирны,
А слова – что пудовые гири верны.
Тараканьи шевелит усища,
И сияют его голенища.

А кругом его сонм тонкошеих вождей.
Он играет услугами полулюдей:
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет –
Он один лишь бабачит и кычет.

Как подкову кует за указом указ:
Кому в пах, кому в лоб,
кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь для него, то малина…

Nevermind,Вы наверное думаете , что правильно , что за такое стихотворение у человека отобрана жизнь?
Мне никогда не понять тех , кто защищает Сталина .

Затем, как водится, вся оппозиционная падаль распустила языки. Не отставали и эмигранты. А уж Троцкий - этот и вовсе соответствующую «теорию» развел. Затем его присные, особенно те, что дали деру на Запад. Те с ученым видом якобы знатоков в письменном виде пороли такую чушь, что даже заядлые антисоветчики и те носы воротили. Ну, и, наконец, за дело взялся мерзавец Хрущев

Всего то 5 коротких предложений , а сколько грязных слов , и "падаль" , и "мерзавец" . А за что , за то , что посмели правду сказать.
Да в том-то весь и ужас , что Сталин , так-же , как и его прототип , но менее хитрый , Адольф Гитлер , уничтожал и убивал своих друзей и соратников , даже жена Сталина-Светлана Аллилуева , не известно при каких обстаятельствах самоубилась , в чём сегодня многие сомневаются ...

[Nevermind]

Nevermind,Вы наверное думаете , что правильно , что за такое стихотворение у человека отобрана жизнь?

Здесь не могу ничего возразить, т.к. у меня нет инфы по этму вопросу.
В любом случае отбирать жизнь за стихи считаю неправильным.

Мне никогда не понять тех , кто защищает Сталина .

А я Сталина и не защищаю. Я за обьективное рассмотрение истории. Я раньше считал Сталина тираном, но изучив фактологию, причём из широкого круга источников, поменял своё мнение.

Всего то 5 коротких предложений , а сколько грязных слов , и "падаль" , и "мерзавец" . А за что , за то , что посмели правду сказать.

Мне если честно эта излишняя эмоциональность автора тоже очень не нравится, но я стараюсь поменьше на нее внимания обращать, а больше на суть изложенного.

[лора25]

Михаил Лермонтов


ПРЕДСКАЗАНИЕ

Настанет год, России черный год,
Когда царей корона упадет;
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жен
Низвергнутый не защитит закон;
Когда чума от смрадных, мертвых тел
Начнет бродить среди печальных сел,
Чтобы платком из хижин вызывать,
И станет глад сей бедный край терзать;
И зарево окрасит волны рек:
В тот день явится мощный человек,
И ты его узнаешь - и поймешь,
Зачем в руке его булатный нож;
И горе для тебя!- твой плач, твой стон
Ему тогда покажется смешон;
И будет все ужасно, мрачно в нем,
Как плащ его с возвышенным челом.
1839

Сергей Есенин ." Кабыльи корабли"



Слышите ль?
Слышите звонкий стук?
Это грабли зари по пущам.
Веслами отрубленных рук
Вы гребетесь в страну грядущего.

1919


Хочу привести пророческие слова Пушкина - отрывок
из стихотворения АНДРЕЙ ШЕНЬЕ , написаное в1825 году .

От пелены предрассуждений
Разоблачался ветхий трон ;
Оковы падали , Закон,
На вольность опершись , провозгласил равенство
И мы воскликнули :Блаженство !
О горе ! о безумный сон!
Где вольность и закон ? Над нами
Единый властвует топор ,
Мы свергнули царей . Убийцу с палачами
Избрали мы в цари .О ужас! о позор!

Великие русские поэты , которые были пророками .
Им посчастливилось не жить во времена Сталина , но они предвидели беду , постигшую их родину.