Г.С.Померанц. "Философия идиота". + нек. комменты

Список разделов Личные разделы Персональные форумы наших участников Форум Arka

Модератор: arka

#1 Монархист » Вт, 1 марта 2011, 21:40

Философия идиота

…все мы немножко лошади,
Каждый из нас по-своему лошадь.
В.Маяковский. «Хорошее отношение к лошади». 1918.

Все мы немножечко идиоты. Во мне он становится агрессивным при столкновении с техникой. К старомодному электричеству я привык с детства, но с проигрывателем и с телевизором сразу тупею. Почему-то немного лучше идёт с кассетным магнитофоном (наверное, потому, что там всё по-английски написано, где play, где stop). В нашей семье магнитофон – это моя специальность, а телевизор укрощает жена. Впрочем, и в зоне умеренного идиотизма разум мой сводится к умению нажимать на нужную кнопку. Интеллект дебила.

После этого предисловия читатель не удивится, что денежную реформу я встретил, как деревенская бабка. (1) Хотя горе моё было от ума. Ещё годом раньше я прочёл статью Шмелёва, где он очень убедительно показал бессмыслицу таких реформ. (2) Подробно аргументов не помню, да и не нужно: они все были повторены после реформы. Я несколько скептически отношусь к собственным проектам Шмелёва, но когда он критикует чужие проекты, это очень хорошо выходит. Я был убеждён. Мне не пришло в голову, что министр финансов Шмелёва не читал или не понял. И когда 21 января меня спросили в кассе: можно ли выдать по 100 рублей? – я сказал: «Пожалуйста». Слава Богу, не такой уж огромный гонорар в законную тысячу (1) он влезал…

Через день я узнал, что на рынке крупные купюры 3 недели не берут. А я оказался в дураках. Пришлось ездить, хлопотать. Потерял 2 рабочих дня. Многие потеряли больше.

Ночью я плохо спал. Не потому, что боялся потерять деньги. Не такие уж большие. Неприятно было остаться в дураках – но опять не настолько, чтобы потерять сон. Тут другое: выплыло старое воспоминание. В 1947 году, во время той реформы я ждал удара со всех сторон. (3) Меня исключили из партии за антипартийные высказывания, я нигде не мог устроиться, и весь мир был против меня. Почему-то я вообразил, что реформа непременно должна ударить по мне лично. Я снял деньги – последние военные сбережения, полторы тысячи – со своей (отмеченной печатью срока) сберкнижки (где что-то уцелело бы) и послал по почте маме… Через некоторое время я получил от мамы обратно 150 рублей. И вот я живо вспомнил все свои тогдашние годы после исключения из партии и до ареста. Самые скверные годы; мне стало лучше на Лубянке, в Бутырках, в лагере. За решёткой я почувствовал себя дома. В плохом доме, но всё-таки в доме, а не на улице в чужом городе с чужим языком и без денег, вынужденный стучать наобум в разные двери – и знаешь, что ни одну не откроют. Вдруг всё потеряло цену и ты выпал из мира, в котором что-то значил, и оказался идиотом. Как те старухи, у которых были отложены 3 – 4 сотенные на похороны.

Утром поехал к машинистке и увидел в окошко автобуса очереди стариков и старух около сберкасс (ещё не открывших свои двери). И памятью 1947 года, всплывшей ночью, я почувствовал себя одним с этими стариками и старухами, и охватило пронзительное чувство боли – за всех ограбленных, за всех беспомощных. Как-то даже не за них, а вместе с ними, заодно с ними. Это не длилось очень долго, но в таких состояниях что-то рождается. Промелькнуло чувство какой-то необыкновенной раскрытости. Не через радость, как у моря или на горе, - через боль. Но может быть, всё равно? В Троице Рублёва средний ангел – в блаженстве отрешённого созерцания, левый погружается в страдания разорванного мира, правый выходит из него, возвращается в отрешённую целостность; и все 3 – одно существо, 3 состояния одного существа. Это целое одновременно в радости и страдании, в отрешённости и в муках неразделённой любви. «Вольно и больно и скорбь хороша…» Перевод немного беднее подлинника: Freudvoll und leidvoll, gedankenvoll sein… Быть полным радости, страдания и мысли. Почти как сатчитананда (бытие, познание, блаженство). Только в индийской формуле не выделено страдание, оно спрятано в бытии; а у Гёте полнота бытия складывается из полноты радости и страдания («радость-страданье, сердцу закон непреложный» - дописал другой поэт). (4)


Бытие – это раскрытость, это – никаких перегородок. Идиот не замечает общественных перегородок и говорит с лакеем, как с генералом. Он не обособляется от человека, которого принято не замечать. И потом не обособляется – от Лебедева, от Келлера. Я обособляюсь и что-то теряю. Загораживаюсь от плевков и загораживаю себе свет солнца. Но иногда вдруг коротким замыканием что-то пробивает обособленность. И на миг такое чувство, словно вышел из тюрьмы, в которую сам себя посадил.


В повести Сергея Бардина «Пастораль» («Знамя», 1990, №9) рассказчик, по всем приметам горожанин и интеллигент не первого поколения, передал мне своё чувство неожиданного родства с деревенскими старухами, и я, под свежим впечатлением, почти увидел перед собой этих старух, плетущихся со своими сторублёвками в райцентр – наверное, с опозданием и, наверное, ничего не получат… У себя на огороде они такие же умные, как я за своим письменным столом. И вдруг оказались дуры дурами. Все мы немного идиоты, каждый по0своему идиот…


Повесть Бардина я прочёл случайно. Вдруг позвонил мне незнакомый автор, хочет посоветоваться – очень странный отклик к нему пришёл. Отклик оказался довольно стандартным для читательницы «Нашего современника». Но я взял нечитанный 9-й номер «Знамени» (он пришёл осенью, когда я был в Коктебеле) и решил полистать, на что эта дама откликнулась. С первой страницы текст приворожил каким-то неповторимо личным взглядом на мир, сквозившим в каждой фразе. И я страница за страницей заново – вместе с автором – вглядывался в мир. Предметы довольно неяркие, ничего особенного. Но как-то за клочком пространства и времени выглядывала бесконечность. И в этой вселенной мы все одно, и через рассказчика я стал одно со смешными матерящимися старухами. И вместе с ними обманутым и ограбленным.

А потом является к рассказчику ночной собеседник, вроде собеседника Ивана Карамазова, и спрашивает: можно ли жить в России? Где есть только две повторяющиеся социальные роли: деспота и жертвы, да ещё литература, которая из боли униженных и оскорблённых делает жемчужины в Божью корону. Я легко мог быть третьим в разговоре. Лет 10 назад мы обсуждали эту проблему, - правда, не с чёртом, а с Борисом Хазановым: можно ли продолжать русскую культуру без России? Я говорил тогда, что без реального чиновника Мармеладова, раздавленного лошадьми, не было бы и Достоевского. Набоков мог бы состояться (он и в Америке себя показал). Но не Достоевский.

Жить здесь – значит соглашаться, чтобы тебя всё время били какие-то факты, какие-то события. Иногда я начинал кричать от боли, понимал прекрасно, что ничего это не даст, идиотское занятие. Друзья умирают, друзей убивают, а я остаюсь. Зачем? Что во мне вываривается такое, чтобы ради этого варева остаться? Пока не сварится? Не знаю. Чем больше живу, тем лучше понимаю Сократа: я знаю только то, что ничего не знаю.
Монархист
Автор темы
Аватара
Сообщения: 5458
Темы: 117
Зарегистрирован: Ср, 11 ноября 2009
С нами: 14 лет 4 месяца


Re: Г.С.Померанц. "Философия идиота". + нек. комменты

#3 Монархист » Вт, 1 марта 2011, 21:42

У моего приятеля племянница, а может быть, двоюродная сестра пришла как-то с лекции по истории философии и громко высказала своё впечатление: «Что за дурак Сократ!» Это свидетельство о качестве философии, которую тогда (в 40-е годы) преподавали. Но отчасти и о Сократе. Умный человек знает. Софисты знали. А Сократ, окружённый софистами, мог сказать только одно: «Я знаю, что ничего не знаю». И сразу отодвинулся от софистов на целый порядок. Вверх или вниз – это другое дело, но отодвинулся. Современному человеку, проезжая по Моховой и глядя на огромное книгохранилище, тоже ничего другого не остаётся. Он знает свой лоскуток культуры, ну – 2 или 3 лоскутка, а в остальном – дурак дураком. И единственное, что можно сделать умного, - это признать своё идиотство.

Чем больше ума набирается человечество, тем глупее выглядит отдельный человек. Смеются над чукчами, что они себя считают умнее всех; не знаю, считают ли на самом деле или только в анекдотах. Но они действительно умнее, в своём углу, в своей культуре. Потому что всю эту культуру умный чукча держит в голове. Книг никаких в прежнее время не было, главное передавалось наизусть, а остальное забывалось. И оставалось одно главное. По всем вопросам написаны книги, но нет такой книги, в которой было бы написано, чтО их всех книг главное, а чтО не очень и можно не знать.


Я думаю, от этой бездны премудрости люди и бросаются в фундаментализм. Берётся одна самая главная книга и отбрасываются толкования, в которых опять можно запутаться, и всё, что сказано в книге, надо понимать буквально. Фундаменталист сразу чувствует себя умным, как чукча. Он знает, как надо.

Что-то похожее даёт этнический фундаментализм. Иногда он совпадает с религиозным, а иногда сам по себе. Не естественное национальное, этническое чувство, а форсированное, противопоставленное бездомности и беспочвенности. Есть наш обычай и не наш, есть вера отцов, и надо следовать нашему. Тут главный выигрыш в опрделённости. Как будто человек приобрёл участок земли и стал собственником и теперь знает: это моё. Отечество нам Царское Село. Но прибавилось ли ему бытия? Не больше ли бытия у бродяги?


-Вставай, Михалыч! – говорит попутчик, -
Мы странствуем с тобою двести лет,
И солнце выглянуло из-за тучи,
И мы опять на свой ступили след.

А мы с тобою на другой планете,
И нас коробит, мертвяков, слегка:
Три раза на земле старели дети,
Пока брели два нищих старика.
Вставай, Михалыч, и признай дорогу, -
С тобою мы бредём по облакам,
И, слава Богу, добрались до Бога,
А Бог – он наш приятель, наш Полкан.

Он брезгует своим небесным раем,
И узнаёт старинных бедолаг,
И лает, лает, так счастливо лает,
Что сердце замирает у бродяг.

Ах, Господи, ведь в пору и заплакать,
Какой, поди же ты, переполох!..
А мы-то думали – Полкан собака
И занят тем, что выбирает блох…

Сказано не хуже, чем у Мейстера Экхарта: «бытийственность мухи равна бытийственности Бога». То есть человек в самом деле чувствует то, что мы передаём непонятной фразой: Бог вездесущ. Один из дзенских коанов (загадка, разгадка которой даёт просветление) так и звучит: «Обладает ли пёс природой Будды?»

Автор странного стихотворения Вениамин Айзенштадт, - не то чтобы бродяга, он человек оседлый, но по месту своему в жизни, по отсутствию места – почти бомж. Работал на вредном производстве, писал стихи, которые никто не печатал, и только в возрасте 69 лет, больным стариком, удалось напечатать сразу 2 книги. Одну из них прислал в подарок нам с женой, мы откликнулись – и получили в ответ письмо. Там есть замечательная фраза:

«А я – всего лишь «я», то есть человек, решившийся быть самим собой там, где подобное признание равносильно покаянию Раскольникова, убившего старуху» (Минск, апрель 1991 года. Точной даты на письме нет).

Своё сочинение десятиклассника на тему «Кем я хочу быть» я кончал той же фразой: «Я хочу быть самим собой». Хотя тогда, в начале 1935 года, ещё не знал, как это не просто. И насколько легче – шагать в строю.

Все идеологии – бегство от самого себя, от своего идиотства, от своей беспомощности перед бездной премудрости. Человек принял идеологию - и сразу знает. Шёл академик Павлов по улице, перекрестился на церковь. Навстречу красноармеец, видит – старик крестится, и вздохнул: «Эх, темнота!»

…Молодые ценители белозубых стишков…(5)

Или бегут люди в научное направление и с направлением, по строгим правилам, играют в бисер.

На вершок бы мне синего моря,
На игольное б только ушко.(5)

Очень мало в историибольших людей, не знавших, как надо, и знаменитых совим незнанием, - как Сократ, как Бодхидхарма, как Николай Кузанский. Кардинал из Кузы мне ближе всех. Его docta ignorantia – значит знать своё дело, но не воображать, что это знание о самом главном. И в главном сознавать своё невежество. А иногда я просто готов ответить,как Бодхидхарма… «Кто же тот, кто сидит передо мной?» - спросил император. Бодхидхарма ответил: «Я не знаю».

Я тоже не знаю. Меня спрашивают: «Как вас писать на афише?» Я не знаю. В конце концов люди сами решили: я философ и культуролог. А может быть, эссеист? Но эссеист – это опять человек, который не знает. Не знает и каждый раз ищет, как подойти к текучей, ускользающей истине. Традиция? О их много, и я живу в общем поле нескольких великих традиций; да и в одной традиции сколько есть толкований! Хотя бы того же Евангелия…

Фаваз Турки в «Дневнике палестинского изгнанника» описывает странное чувство, которое он испытал, сбросив пиджак и облачившись в бурнус: это было наслаждение, близкое к сексуальному. Такое наслаждение даёт многим кипа или сарафан, или стиль, искусственно выстроенный по словарю Даля. А мне совершенно нехочется никакой внешней определённости. Я ищу не внешнего, а внутреннего канона, состояния чистого зеркала, готового отразить всё что есть так, как оно есть. А моё «я» и моё «мы» при этом непременно вылезут, скажутся на языке, в круге воспоминаний, привязанностей. Как-то я обмолвился: думайте о Боге, пишите о Боге, пишите по-русски – вот и получится русская культура. (6) Открытая каждому – как открыт читателю в Англии и в Японии Достоевский, - но невольно, без намерения русская. А всё, что у Достоевского с намерением, то слабо и только мешает.
Монархист
Автор темы
Аватара
Сообщения: 5458
Темы: 117
Зарегистрирован: Ср, 11 ноября 2009
С нами: 14 лет 4 месяца

Re: Г.С.Померанц. "Философия идиота". + нек. комменты

#4 Монархист » Вт, 1 марта 2011, 21:45

Мои примечания и комментарии
_______________________________________________________________________________

1.Денежная реформа крупных купюр января – марта 1991 года, т.н. «павловская», рассчитанная на эффект неожиданности со сжатыми сроками (сверх нормы 1000 р. на человека купюры менялись только 3 дня – 23 – 25 января). В результате реформы из оборота было изъято 14 млрд. рублей. Реформа способствовала обнищанию широких слоёв населения СССР.

2.Николай Петрович Шмелёв (род. 1936) – российский экономист и литератор, профессор, академик РАН. Имеется в виду его статья в журнале «Новый мир», 1987, №6, «Авансы и долги», где впервые в советской прессе была подвергнута жёсткой критике социалистическая экономика.

3.Конфискационная денежная реформа 16 – 29 декабря 1947 года, в результате которой наличная денежная масса населения уменьшилась с 43,6 млрд. до 14 млрд. рублей. А непосредственно на руках населения осталось всего 4 млрд. рублей. Целью реформы была также блокировка покупательского ажиотажа на ТНП после отмены карточной системы, последовавшей за реформой в 1948 году.

4.Александр Блок. «Роза и Крест».

5.Осип Мандельштам. «День стоял о пяти головах».

6.Мысль отмечена мной, как наиболее важная в эссе.

7.Эту мысль о разоружении я вначале хотел удалить из статьи из-за её поверхности и неактуальности сейчас. Но потом решил оставить с последующими комментариями в примечаниях. Когда рушился Союз, в обстановке критики всего советского, мысль о разоружении армии казалась на злобу дня. Но сейчас её «актуальность» автоматически сошла на нет. Благо, таких потерявших актуальность мыслей в эссе Г.С.Померанца не так много. Увы, мы всегда жили и будем жить в мире, где сила и спокойствие государства определялись тем, насколько сильна и вооружена армия этого государства. Не все философские тезисы проходят испытание временем.

8.Суть НПФ «Память» Григорий Соломонович раскрыл нечётко. С позиции прошедших 20 лет после этой статьи можно смело сказать, что перестроечная «Память» была ответом русского народа на притеснение большевиками его национального самосознания. Гитлер также пришёл к власти демократическим путём на волне ущемления национального самосознания немцев после грабительского для Германии Версальского договора. Именно в годы перестройки «Память» была самой многочисленной и действенной. С обретением Россией Независимости «Память» стала расслаиваться на мелкие группировки с различными идеологическими платформами. На сегодня, ко времени антикавказских настроений, от этих мелких группировок осталась лишь одна небольшая по численности РФО «Память», не имеющая значительного вляния на националистически настроенную молодёжь и считающая себя прихожанами малоизвестной ИПЦ - Катакомбной Церкви.
Может ли отсутствие мощных русских «фронтов» в Российской Федерации свидетельствовать о том, что с русским национальным самосознанием в РФ было не так уж и плохо по сравнению с коммунистической эпохой, покажет время. Часто многие события можно рассматривать только сквозь призму времени.

9.Тоже, пожалуй, не подтверждённый временем тезис о причине эмиграции: из-за искусственно создаваемых этнических конфликтов. Неверно уловлена, на мой взгляд, сама суть эмиграции. Уезжали не столько из-за страха быть убитыми в этих конфликтах, исключая эмиграцию с Кавказа, или из-за кризиса идеологии, а уезжали в поисках стабильности и благополучия, которые пошатнулись в последние годы Союза. В то же время для отъезжающих распахнулся «железный занавес». Сейчас, например, многие евреи возвратились из Израиля в Украину, а обратная эмиграция немцев из Германии в Казахстан уже приняла массовый характер.

10.Александр Пушкин. «Пир во время чумы».

11. Мысль о единстве России с Европой и Америкой при разрешении конфликтов со странами Третьего мира также противоречива. Во-первых, у т.н. «цивилизованных» стран и России остаются разные национальные интересы. Во-вторых, как быть равным среди них, если ранее в эссе был предложен для России путь разоружения. В третьих, ранее в эссе Америка была названа «великой страной» в положительном контексте, а Америку можно назвать империей.
Монархист
Автор темы
Аватара
Сообщения: 5458
Темы: 117
Зарегистрирован: Ср, 11 ноября 2009
С нами: 14 лет 4 месяца

Re: Г.С.Померанц. "Философия идиота". + нек. комменты

#5 Монархист » Вт, 1 марта 2011, 21:50

Продолжаю публиковать эссе Григория Соломоновича Померанца. Ключевые и интересные мысли эссе отметил жирным шрифтом.

Неслиянное и нераздельное

В «Философии идиота» я писал о себе: «Мои долгие годы, прожитые в России, как-то сказываются в том, что я пишу. Так же, как полузабытые первые 7 лет в еврейской Вильне. Так же, как любовь к стольким еврейским писателям и художникам, что мне трудно их перечислить, и к индийской мысли, и к дальневосточной живописи…» Машинистка перепутала, и вместо европейских писателей в печать пошли еврейские. Между тем, я именно хотел сказать, что моё «я» не укладывается ни в место рождения, ни в место оседлого проживания, и я чувствовал своим и переживал как своё то Стендаля, то Акутагаву Рюноскэ, то Достоевского. Стать самим собой непросто – во всяком случае, в наш век. Это не то, что заполнить собой готовую форму зулусского воина или православного монаха. Готовых форм для моего «я», каким оно уже начало сознавать себя, зародышем, в 16 – 17 лет, нигде не было. Предлагался Павка Корчагин, но после Шекспира, Гёте и Стендаля он меня не захватил. Я легко переосмыслил «Как закалялась сталь» и доказывал, что самое значительное Павка (Николай Островский) сделал, когда его разбил паралич; то есть внутренняя сосредоточенность важнее, чем строительство узкоколейки (сверстники шарахались в сторону). Сделать жизнь с товарища Дзержинского? Это даже не рассматривалось: не моё. И пришлось собирать самого себя по кусочкам, как вьётся гнездо: отсюда соломинка, оттуда… смачивается слюной, засыхает – и становится своим.

На отделение русской литературы я пошёл случайно. Мог бы пойти на западное. Отсоветовал Вовка Орлов (в 50-е редактор «Советской культуры»): «Ты никогда не будешь знать Бальзака, как француз». Я согласился. И стали во мне накапливаться голоса русского прошлого: «Слово о полку Игореве», «Повесть о Горе-Злочастии», Нил Сорский. Никогда не увлекался Аввакумом. Очень его проповедовал Николай Калинникович Гудзий за живость слога, и я дважды читал «Житие», но не брало оно меня до глубины, а Нил брал, и спор нестяжателей с осифлянами я читал как потрясающую трагедию и посейчас думаю, что это великая духовная трагедия Древней Руси (потом я нашёл единомышленника в Г.П.Федотове. Умоляю машинистку не путать его с Фёдоровым).

Но окончательно захватила меня русская литература петербургского периода.

И вслед за тем, как жалкий Сумароков
Пролепетал заученную роль,
Как царский посох в скинии пророков
У нас цвела торжественная боль…

Я тосковал в клетке пространства и времени – без чувства вечного, без даже вопроса о вечности. И вдруг оказалось, что так же тосковали Тютчев, Толстой, Достоевский. И вместе с ними я научился глядеть, не отшатываясь, в бездну внешней бесконечности, пока не раскроются в душе крылья внутренней бесконечности.

Природа знать не знает о былом,
Ей чужды наши призрачные годы.
И перед ней мы смутно сознаём
Себя самих лишь грёзою природы.

Поочерёдно всех своих детей,
Свершающих свой подвиг бесполезный,
Она равно приветствует своей
Всепоглощающей и миротворной бездной.

Или тони в этом, гибни, сходи с ума – или найди в себе духовную силу поплыть «по седым пучинам мировым», полететь в видимой пустоте, наполняющей крылья…

Много лет спустя, пожилым человеком, я прочитал томик Ицхока-Лейбуша Переца (еврейскую грамоту забыл). И меня поразило, что я находил там в свои 7 лет то же самое. Тоску по вечности. Добрая половина рассказов, вошедших в однотомник, - о хасидах, постившихся, чтобы истончить плоть и увидеть вечный свет. Разумеется, в 7 лет я не мог осознать своё предпочтение к Перецу сравнительно с весёлым и добрым Шолом-Алейхемом, и не понял, чем меня потрясла сказка Жорж Санд о мальчике, который от дождя бросился в воду (в бездну), и легко поддался искушениям приключенческой литературы. Отложив в сторону Макара-следопыта, я тут же начинал смертельно скучать. Вроде бы сладко, но не питает. Я пил эту отраву, пока не почувствовал её стилистической беспомощности. Какое-то время (с 14 до 15 лет) читал «остросюжетную» литературу: Мериме, Шекспира. Потом «Красное и белое» Стендаля повернуло меня к событиям внутренней жизни. Однако Толстого ещё не понимал, он казался рыхлым, бесформенным. «Братьев Карамазовых» отложил, за словами «Бог», «Христос» не научился видеть смысла. И вдруг русское захватило меня – через чувство бездны. Я вернулся в родную тютчевскую бездну, как блудный сын – в отеческий дом. Как будто я снова нашёл то, что потерял, вместе с еврейской грамотой, в 8 лет – это чувство невозможности жизни без ежедневного прикосновения к источнику внутреннего света. «Если Бога нет, то какой же я капитан?»

С тех пор я считал чувство бездны главной особенностью русской литературы, русской духовной стихией, которая меня захватила и в которой я поплыл, как мандельштамовский дельфин. Как странно мне было прочесть у Владимира Николаевича Топорова: «Еврейский максимализм в поисках… основы выходит за пределы собственно «человеческого» и конечного – в без-основное и бес-конечное, к бездне, к тому великому Ничто, о котором писал Ницше и которое, собственно, и оказывается единственной подлинной основой, о чём догадывался или что предощущал еврейский религиозный гений…

«Пороговое» состояние есть стояние над бездной (стояние с ней, со-стояние бездны, совместного стояния – бытия перед небытием и небытия перед бытием). Стоять над бездной не значит пребывать в ней, ибо в бездне бытия нет, но в присутствии её оно мыслимо, правда, только как экстремальное бытие на той грани, когда человек видит бездну, ничто, универсальную пустоту, но знает и помнит, что было до этого, и поэтому по контрасту с предыдущей полнотой воспринимает своё состояние как состояние вселишённости и абсолютной покинутости, когда не на что надеяться и «некуда идти» (как говорил самый «еврейский» из русских писателей), разве что обратиться к самому себе с тем, чтобы… найти в себе, себя большее, «сверх-себя», Бога. Это сопряжение двух крайностей, исключающих, казалось, друг друга, углублялось тем, что идея воскресения после смерти и вечной жизни возникла у евреев поздно, хотя допускалось, что вечность… пребывает в человеке, задавая ему установку на совершенствование, на максимум» (В.Н.Топоров. Спор или «дружба»? Aequinox, М., 1991, стр. 108 – 110)
Монархист
Автор темы
Аватара
Сообщения: 5458
Темы: 117
Зарегистрирован: Ср, 11 ноября 2009
С нами: 14 лет 4 месяца

Re: Г.С.Померанц. "Философия идиота". + нек. комменты

#6 Монархист » Вт, 1 марта 2011, 21:51

Поразило меня то, что Владимир Николаевич находит в еврейском приблизительно то самое, что я нашёл в русском (не останавливаюсь на различиях, на оттенках; подчёркиваю общее).

Самый «еврейский» из русских писателей, конечно, Достоевский. Это у него Мармеладов доводит до метафизической глубины положение, когда «некуда идти». Это о нём я писал лет 20 тому назад: «…книга Иова – любимая для Фёдора Михайловича Достоевского. А романы Достоевского – любимые книги в Израиле (по статистике – более любимые, чем в России)» («Открытость бездне», М., 1990, стр.149).

Впрочем, чувство бездны нетрудно найти у немцев, индийцев, китайцев, японцев… Разумеется, не у всех, и можно вспомнить Генриха Гейне: «Порох выдумал Бертольд Шварц. Остальные 29 999 999 немцев пороху не выдумали».

Что же такое национальное? Чем оно отличается от другого национального? Можно ли отделить русское национальное от еврейского, немецкого, китайского, как мыло от яблок? Что такое «национальный характер»? Сознаём ли мы, что «характер Ивана Карамазова» - это множество первого порядка, множество состояний, связанных единством «я»; а «русский характер» есть множество второго порядка, состоящее из всех героев Достоевского и толстого, Пушкина и гоголя, Булгакова и Платонова, объединённых чем-то неуловимым, Бог знает чем. Вообразите себе единство Печорина и Ноздрёва…

Валентин Непомнящий выходит из этой трудности, найдя в Гринёве и Савельиче «несокрушимо общий национальный тип», а в Пугачёве, Петре, Вальсингаме – «поражающе резкие отклонения» (см. его книгу «Поэзия и судьба», М., 1983). Это подменяет народный характер народным идеалом, народной святыней, любимой народной иконой. С такой точки зрения, если её развить, истинный немец – Генрих Бёлль, а Генрих Гиммлер - «поражающе резкое отклонение». Истинные евреи – Корчак и Бубер, а известный стукач Эльсберг или Азеф – «поражающие отклонения». С метаисторической точки зрения, в которой святость и характер сливаются, так оно и есть. Истинный еврей – Иисус из Назарета, а его гонители «уклонились» (первые христиане так и полагали; ср. «Послание к евреям»).

Однако участь немцев или евреев в истории явно не сводится к подвигам праведников и святых. Более того. Люди глубокой и чуткой совести обыкновенно менее активны, чем мерзавцы и нахалы, и при взгляде со стороны, на рынке, в очереди, в исторических катаклизмах мы сталкиваеися не столько с Алёшей, сколько со Смердяковым. Поэтому человек некнижный, знающий грузин не по Бараташвили или Табидзе, а по Черёмушкинскому рынку, склонен «несокрушимо общий тип» чужака строить по «уклонениям», свой же «несокрушимо общий тип» прихватывает всё доброе. С одной стороны – икона, с другой анекдот: «Чукча – это диагноз, грузин – профессия, еврей – социальное положение, а русский – это судьба»…Что-то здесь есть, нечто статистически выявившееся. Чемпионы по боксу – негры, чемпионы по шахматам – евреи. Но Мартин Лютер Кинг – не боксёр, а христианский мыслитель, и национальный характер не сводится к одной бросившейся в глаза черте характера; таких черт тысяча, и то одна, то другая выступает на первый план. В анекдоте над броской чертой можно посмеяться. Однако совсем не смешно получилось, когда на уровне анекдотов строилась политика, и «несокрушимо общий тип» немца противопоставлялся «несокрушимо общим типам» низших рас. «Белокур, ленив, хитёр, любит петь и пить». Это подпись под картинкой (изображением русского) в гитлеровском учебнике этнографии. И достаточно близко к тому, что думал сам фюрер.

Что-то в анекдотической характеристике ложно? Как будто ничего. И вместе с тем – всё. Потому что русский солдат не только ленив и хитёр и любит выпить. Он ещё мало дорожит своей жизнью, способен к беззаботной удали, к неожиданной расторопности под огнём… У себя дома немец усерден и аккуратен, русский действует довольно вяло (на это Гитлер и рассчитывал). Но когда под ногами разверзается бездна смерти, солдат меняется. Я прошёл через всю войну и совершенно убеждён, что русский человек больше всего чувствует себя человеком именно у бездны на краю...
Монархист
Автор темы
Аватара
Сообщения: 5458
Темы: 117
Зарегистрирован: Ср, 11 ноября 2009
С нами: 14 лет 4 месяца

Re: Г.С.Померанц. "Философия идиота". + нек. комменты

#7 Монархист » Вт, 1 марта 2011, 21:52

Жизнь не укладывается в модель несокрушимо общего типа. Чтобы понять её зигзаги, надо от иконы (своего) и анекдотов (о чужих) перейти к оксюморонам:
Ты и убогая, ты и обильная,
Ты и могучая, ты и бессильная…

Марина Цветаева, рисуя еврейский характер, выстраивает оксюмороны в ряд, то есть намечает возможность системы антиномий:
…за все гроши
Вы кровью заплатили нам. Герои!
Предатели! Пророки! Торгаши!

Видимо, совершенно независимо от Цветаевой антиномический подход к тому же характеру был разработан Л.Е.Пинским в 30-е, опираясь на Библию. Модель Леонида Ефимовича состояла из трёх пар:
Иисус – Иуда,
Пророк – Патриарх,
Соломон – Самсон.

В характеристике Патриарха Пинский исходил из Иакова, отмечая, между прочим, его торгашескую хитрость; это близко к Цветаевой (Пророки! Торгаши!). Первая цветаевская антиномия с Пинским не совпадает; скорее всего Марина Ивановна исходила из опыта революции (Гершуни – Азеф), а Леонид Ефимович – из анализа древнего текста. Такие расхождения не опровергают схемы в целом. Скорее дополняют.

Познакомившись со схемой Пинского, я тут же попытался приложить её к Западу и к России. Но Запад я плохо знаю и смог нащупать только немногое. Во Франции:
Гамлен – Бротто («Боги жаждут»), пара, выхваченная Франсом из истории,
Кальвин – Рабле,
Руссо Вольтер,
Повторяющееся из века в век противостояние патетического и чувственно иронического (самому Франсу можно противопоставить Роллана). В Англии (по Диккенсу) – мистер Дрмби и мистер Пиквик, делец и чудак. Зато в России выстраивалась пара за парой:
1.Рогожин и Мышкин (варианты: Иван Васильевич и Фёдор Иоаннович, Гордей Торцов и Любим Торцов; в общих словах, отвлекаясь от личных особенностей – самодур и юродивый).
2.Пугачёв и Савельич (вариант: Щербатый и Каратаев).
3. Пётр и Обломов (со средним термином в Тюлине из рассказа В.Г.Короленко «Река играет»).

Тут трудно остановиться. В Достоевском весь национальный характер разложен на антиномии. Но нельзя опираться на одного неповторимого писателя, и даже вся литература одного, XIX века здесь недостаточна (Библия собиралась 10 веков). Я мысленно учитываю и такую пару, как Игорь – Молодец (из повести о Горе-Злочасти»), и «киевский» и «московский» пласты в целом. Впрочем, ясно определить все пары, встающии в воображении, не берусь. Можно только наметить самое характерное, проходящее через творчество нескольких писателей, лично несхожих (скажем, Достоевский, А.К.Толстой и А.Н.Островский). Видимо, это и есть ведущее в национальном характере.

Впоследствии, познакомившись с этнографией, я сделал ещё одно наблюдение: в племенных культурах антиномичность слабо выражена. Яды антиномий складываются у народов со сложной исторической судьбой, и не у всех в равной степени. Есть народы, тяготеющие к золотой середине (чехи), и народы с резким разбросом между крайностями (русские). У одних совсем не сохранились архаические пласты, крестьянски-фольклорные, у других какие-то реликты фольклорности сохранились. Но «несокрушимо общий тип» можно найти только у бушменов или аборигенов Австралии.

Раскалывая племенное единство на множество типов, история делает это с непостижимым искусством, сохраняя некоторое единство, некоторую общую плоскость, на которой располагается ряд антиномий, некоторое направление, в котором ориентирован открытый, развивающийся во времени ряд. Все слова, которые приходя мне в голову, - метафоры, но бросается в глаза, что каждый ряд антиномий антиномичен по-своему. Перекликаются друг с другом типы святости, их антиподы резко различны:
Иисус – Иуда,
Мышкин – Рогожин.

Русской святости чаще всего противостоит самодур, деспот, а еврейской – предатель. За этим стоит историческая судьба: избыток своей государственной власти и отсутствие собственного государства, способного казнить. Другие пары вообще несопоставимы. И в результате выходят разные системы. Народный характер не сводится к одному типу, и вместе с тем он как бы есть лицо сравнительно с другими народами. Примерно так Европа обладает известным единством, если сравнивать её с Китаем или Индией, или с миром ислама; но при взгляде изнутри европейского нет, а есть английское, французское, немецкое и т.д.

Весь ансамбль мировых культур можно (очень упрощённо) представить себе как круг, в котором каждая отдельная культура – сектор. Они сходятся к центру и расходятся по краям. Но так схватывается только одна тенденция (святость подобна святости; грешники с трудом уживаются вместе). Тенденция бесспорная, однако не единственная. Иногда действуют противоположные. Секторы как бы не лежат каждый в своём особом пространстве, а налезают друг на друга, некоторые типы оказываются «сквозными», встречаются сразу в нескольких культурах, и не только поближе к центру, а на самой пошлой периферии. Например, разве Хлестаков обязательно русский? Он может быть еврейским, армянским, итальянским…

Есть множество сквозных типов, немного переодевающихся при выходе на национальную сцену, но по сути одних и тех же. Библейский Хам, Калибан Шекспира, Ноздрёв и Пирогов у Гоголя, Смердяков у Достоевского – одна большая семья. Есть семья Гамлетов, семья Дон Кихотов… И есть какое-то избирательное сродство, которое стягивает вместе русских и нерусских гамлетов, донкихотов, базаровых, ракитиных, ноздрёвых, смердяковых, хлестаковых… А потому социальный сдвиг, выход на авансцену типов из подворотен связан с этническим сдвигом. По крайней мере в империи, где есть этническое разнообразие, Шариковы и Швондеры быстро находят друг друга.

Натолкнул меня на это случай. В 1962 году Хрущёв собирал интеллигенцию и выражал ей своё неудовольствие. Делал он это по-хамски. Мне захотелось ответить, описать тип свиньи, положившей ноги на стол, и я воспользовался гоголевским поручиком Пироговым (его на Кубе высекли, а он съел слоёный пирожок и утешился), объединил Пирогова с Ноздрёвым и Иваном Никифоровичем в группу «рыл»… справедливости ради надо было упомянуть и «гадов» из коих первый – Сталин, достаточно узнаваемый (в моём эссе) под именем Павла Фёдоровича Смердякова. И вдруг меня осенило, что это новый подход к социологии, что общество можно описать не как совокупность классов (или, как сегодня в моде, - этносов), а совокупность типажей: гадов (смердяковых), рыл (ноздрёвых), ракитиных, бернаров, карамазовых… И получилось эссе «Квадрильон», дописанное в 1963-м и ещё раз слегка отредактированное позже.

При этом характеры Гоголя и Достоевского я слегка достраивал по-своему; а иногда выстраивал почти заново – например бернаров, о которых у Мити Карамазова два словца, а у меня две страницы. Но и Павел Федорович Смердяков не совсем тот, которого изобразил Достоевский, скорее весь смердяковский род, хамский род, в котором Смердяков может быть назван болезненным и хилым Калибаном, а Калибан – здоровым и буйным Смердяковым. И главное – за моим Смердяковым отчётливо выступает Сталин и весь его круг:
А кругом его сонм тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей…
Монархист
Автор темы
Аватара
Сообщения: 5458
Темы: 117
Зарегистрирован: Ср, 11 ноября 2009
С нами: 14 лет 4 месяца

Re: Г.С.Померанц. "Философия идиота". + нек. комменты

#8 Монархист » Вт, 1 марта 2011, 21:53

Кстати сказать, разного этнического происхождения (замечаю вкратце для тех, кто склонен видеть в «Квадрильоне» русофобию).

Лет через 5 мне стало известно, что есть статья Н.А.Бердяева «Духи русской революции», где тоже говорится о Ноздрёвых и Смердяковых. И когда, ещё лет через 10, удалось достать сборник «Из глубины» (1918), я убедился в совершенном тождестве подходов: полезли вперёд Ноздрёвы, Смердяковы, задние ряды захватили авансцену. Начинали Раскольниковы и Карамазовы, но их отбросили в сторону. Одни и те же действующие лица. Однако не совсем: у Бердяева значительную роль играет Хлестаков, в моей картине его нет. И напротив: Ракитиных и Бернаров нет в бердяевской картине России.

Обе модели ни в коем случае нельзя считать исчерпывающим описанием роусской действительности. Мы не заметили, например, Скалозуба. Допустим, в 1918 году Скалозуб был не в том лагере (скорее у белых, чем у красных). Но это извинение для Бердяева, а не для меня. Я знал о расстреле в Новочеркасске, о подвигах генерала Плиева, но только события в Минске заставили вспомнить Грибоедова:
Я князь Григорию и вам
Фельдфебеля в Вольтеры дам.
Он в две шеренги нас построит,
А пикните – так мигом успокоит.

Однако основные различия между бердяевской и моей моделью не сводятся к промахам и недосмотрам. Скорее это знаки исторических сдвигов. Кончилась эпоха экспериментов, и Хлестаковы, гремевшие в 1918 году, к 1963-му сошли со сцены. Ракитины в 1918-м ещё не примазались к большевизму – их роль впереди. А бернары (или, если хотите, Базаровы) участвовали в событих, но тип этот, связанный с точными науками, в России ещё только складывался, не мелькал поминутно перед глазами, как сейчас; кроме того, «бернар взбаламученный» вполне мог сливаться, в глазах Бердяева, с какими-то вариантами хлестаковщины и репетиловщины.

Из совокупного рассмотрения «Квадрильона» и «Духов русской революции» вытекала возможность взгляда на историю России ХХ века как на смену типажец, обрисованных русской литературой. Не классов, не этносов, а типажей. Этот метод неприменим к стране, в которой не было большой литературной традиции. Он неприменим к обществу племенному (или недалеко ушедшему от племенного уровны): там нет такого разнообразия типов. Но к России он применим.

То, что мы называем национальным характером, не следует смешивать с племенным характером. Национальный характер, как я уже пытался показать, - очень сложная система, где все противоположности уравновешены: Рогожин и Мышкин, Пугачёв и Савельич, Пётр I и Обломов… Каждые две противоположности можно соединить линией. Из этих линий складывается плоскость, изогнутая плоскость, которая кое-где пересекается с другими плоскостями. Русский, еврей, немец – только очень туманное указание на некую общность, в которой есть и локальные (неповторимые) типы, и типы сквозные. Иногда эти сквозные типы начинают задавать тон. При натиске взбаламученных бернаров возникает солидарность всех взбаламученных бернаров против невзбаламученных, продолжающих резать лягушек и не желающих резать людей; при натиске Хлестаковых – солидарность всех Хлестаковых. Пролетарский интернационализм – туманная абстракция. За ней стоит либо солидарность бернаров, либо солидарность Хлестаковых, Смердяковых, Шариковых; а это очень разные вещи. Но во всяком случае - братство по типажу, перечеркнувшее (на время) этнические связи, конфессиональные связи. И торжество смердяковщины не имеет ничего общего со вселенским духом Версилова. Или Смешного человека, вернувшегося со своей планеты. Я думаю, что именно смердяковский и шариковский налёт скомпрометировал интернационализм 20-х.

Хотя не всё в этом интернационализме было плохо. Много случалось и благородного негодования на братоубийственную мировую войну, расколовшую цивилизацию, и на внутриимперские мерзости. После гибели сотен тысяч армян на Кавказе, евреев на Украине – интернациональный мир показался лучше доброй ссоры.

Однако повернём теперь мою модель в другую сторону – от исторических перемен к личным симпатиям и антипатиям. У меня не было этнических проблем с Вовкой Орловым. Я продолжал с ним дружить, когда он, сидя в кабинете сменного редактора «Известий», сказал мне: «Я подписал сегодня совершенно черносотенную передовую». Это была действительно черносотенная передовая, но пока Вовка называл вещи своими именами, я принимал его таким, каков он есть (он и в школе был циником), и он принимал меня таким, каким я был, и помогал мне. Мы быстро порвали, встретившись 10 лет спустя. За 10 лет маска приросла к лицу, циник стал лицемерить перед самим собой. Выслушав, что «Советская культура» (в 1960) правильно кроет модернизм, я промолчал – и перестал заходить.

Моё чувство своего, моя сфера общения – в стороне от всякой национальной озабоченности. Приблизительно она совпадает с возможностями исторической русской культуры, в том числе – с нереализованными возможностями. Я считаю, что мои западные и восточные симпатии есть не только моё дело, а (через меня) всего того слоя, к которому я принадлежу. Слоя, который не отказывается ни от византийского, ни от латинского наследства и готов принять в свои поиски синтеза всю мировую культуру. Границы России могут сжиматься, но дух её остаётся вселенским духом.

Я общаюсь не с этносами, а с характерами. Самый близкий мне тип я назвал гадким утёнком. Мои воспоминания – «Записки гадкого утёнка». А кто утёнок по паспорту, мне всё равно. Возможно, такое чувство своего сложилось у меня в особых условиях, в имперской культуре, где сталкивались и сходились не столько люди разных наций, сколько люди одной большой нации, разные по своим отцам и дедам, но близкие сами по себе (что не исключает расхождения, ссор; но расходятся и близкие родственники). Возможно, я чувствовал бы иначе, если бы вырос в Израиле или Эстонии. В лагере все эстонцы (латыши, литовцы) держались вместе, учёный пастор Фельдманис и грузчики вместе проедали посылку. Для меня разница между интеллигентом и неинтеллигентом была важнее разницы между евреями, армянами и русскими. Это не исключало любви к отдельным мужикам. Я успел полюбить столяра Василия Ивановича Коршунова и плакал, когда его взяли на этап; я полюбил своих учеников в станице Шкуринской; но о чём-то самом главном я не мог с ними поговорить.

Тут есть только одно обстоятельство, которое нельзя обойти: я философ. Пророк нуждается в народе, дух которого он интуитивно сознаёт и высказывает. Философ нуждается в слушателе, собеседнике. И в этом общении несть эллина и иудея. Хотя возможен поворот, при котором я могу быть вынужден уехать из страны, и только жизнь тогда покажет – будет или не будет мучить меня ностальгия.

«Искусство кино», 1992, №5.
Монархист
Автор темы
Аватара
Сообщения: 5458
Темы: 117
Зарегистрирован: Ср, 11 ноября 2009
С нами: 14 лет 4 месяца

Re: Г.С.Померанц. "Философия идиота". + нек. комменты

#9 Монархист » Вт, 1 марта 2011, 21:55

Эта статья написана автором после поездки в Германию зимой 1990 года в качестве корреспондента «Искусства кино» на семинар по проблемам сталинизма. Редакция благодарит всех работников Союза кинематографистов СССР и Киноцентра, которые помогли нашему автору вновь побывать в Германии (вообще за границей) через 45 лет со времени освобождения Европы от фашизма.

Один шаг

В этом городе Достоевский проиграл свои последние талеры и был выдворен за счёт муниципалитета, подписав унизительное обязательство никогда больше не приезжать в Рулетенбург (Висбаден). Сейчас на здании казино бронзовая доска: здесь дер гроссе руссише шрифтштеллер Достоевский обдумывал роман «Игрок». От унижения до величия – один шаг: к письменному столу.

Есть немецкий нравоучительный стишок: деньги потеряны – ничего не потеряно; честь потеряна – полпотери: можешь завоевать славу и вернуть свою честь. Дух потерян – всё потеряно. Тогда лучше бы не родиться.

Немецкое слово mut означает мужество, смелость, дух (в идиоме: падать духом). Mut verloren – alles verloren… В 1945 году на руинах тысячелетнего царства высшей расы Германия не потеряла духа. Потеряли дух растерянные гитлер-юноши и гитлер-девушки, вчера ещё маршировавшие к победе и не способные осмыслить поражения. Примерно как журнал «Молодая гвардия» - осмыслить наше двойное банкротство утопии и империи. Эти постаревшие гитлер-юноши и сегодня копошатся в тёмных углах. Но Германия не потеряла духа и не испугалась покаяния.

Трудно стоять, как Раскольников на Сенной площади, и ничем себя не оправдывать перед Богом и людьми. Но в 1945-м немцам просто ничего другого не оставалось. Козла отпущения они уже находили после 1918 года, когда евреи и марксисты воткнули нож в спину победоносной немецкой армии. Этот козёл был нагружен всеми грехами человечества и торжественно принесен в жертву. Но благочестивая жертва оказалась преступлением против человечества и несмываемым позором. Столько усилий, такая энергия! Столько беспримерного героизма! У стольких памятников старины клялись в мужестве и верности и действительно были верны до последнего (мальчики из гитлерюгенд лежали в своих ямках, простреленной головой – к противнику, окоченелыми руками сжимая фауст-патрон)… И всё оказалось впустую. “Tapfer und Treu” – «мужество и верность» - на каждом сортире (примерно как у нас: экономика должна быть экономной), но по дорогам – вражеские знаки (наши и американские). Винить теперь было некого. Козёл отпущения был задушен, сожжён и кольцами дыма ушёл в облака.

Золото кос твоих, Маргарита,
Пепел волос твоих, Суламифь.
Пауль Целан.

Оставалось винить самих себя.

И вот я хожу по улицам Висбадена. Дома, уцелевшие от бомбёжек, окрашены в спокойные тона. Новые здания, сероватых колеров, вписываются в ту же гамму розоватых, коричневых, голубоватых фасадов. По улицам ходят спокойные, неторопливые люди. В ресторанах – негромкая музыка. Споконйые предвыборные плакаты (я как раз попал к выборам). В земле Гессен по-прежнему будут править христианские демократы, а в главном городе земли Висбадене – социал-демократы. Никто друг другу не тычет палки в колёса, не устраивает блокаду…

Спокойнве взрослые не кричат на детей. Посредине огромного и очень людного дешёвого универсама (в субботу саамы людный день) на полу играют двое крошек. Папы и мамы их вежливо обходят, продавщицы тоже молчат. Личность имеет свои права, в том числе личность дошкольника. Я побывал в двух гимназиях и ни разу не слышал: «Тише!», «Прекратите!» На лестнице парень, встретив девушку, при директоре чмокнул её в щёчку. Парочки расселись прямо на полу (на огромном паласе.ю накрывшем вестибюль). Но уровень шума на перемене ниже, чем в московской школе. Ребята усваивают известный предел громкости так же, как котёнок – поведение кошки: методом подражания.

Мы вошли в класс. Учитель заговорил, не повышая голоса. Через полминуты стало тихо. Иногда ребята улыбались, пребрасывались замечаниями шёпотом, один парень захотел пить и глотнул чего-то из банки, но всё это очень тихо, совершенно не мешая слушать другим. За весь сдвоенный урок уровень внимания не снижался. В другой школе подростки были ещё более внимательны к нам (моим напарником был профессор Этингер. Он рассказывал о семейном опыте сталинизма, я пытался рисовать перспективы). Вопросы задавали серьёзные, очень интересовались противостоянием Горби – Ельци. Я почти физически почувствовал: другая молодёжь, совсем не та, что в 1945-м (тогда я побывал в Берлине и Судетенгау). И весь народ – не тот. Прошлое прошлО. Нигде не чувствуется военно-патриотическое воспитание, да и военных не видно. Говорят, они ходят в увольнение переодевшись. Реваншизм? Где-то он есть, но зажечь, захватить истерикой эту мирную толпу… не могу себе представить. Для истерики нужна другая толпа, издёрганная, вымотанная. Та, которую я оставил на родине.
Монархист
Автор темы
Аватара
Сообщения: 5458
Темы: 117
Зарегистрирован: Ср, 11 ноября 2009
С нами: 14 лет 4 месяца

Re: Г.С.Померанц. "Философия идиота". + нек. комменты

#10 Монархист » Вт, 1 марта 2011, 21:56

Система сама себя воспроизводит. Ребёнок с детства понимает, что можно выбрать куртку и штаны из 200 или 300 вариантов и халтуру мама не купит. Даже хорошую вещь дороже при том же качестве покупают только миллионеры, ради сервиса в дорогих магазинах, но сервис – это тоже товар, и за него надо платить. Люди получают примерно в 10 раз больше, чем у нас, но денег никто на ветер не бросает. Экономический расчет начинается с потребления, с похода в магазин, цепляясь за мамину юбку. Не порождает ли это душевную узость? Боюсь, что мы легко расстаёмся с деньгами отчасти потому, что испытываем удовольствие хоть на что-то их истратить; и как тратим, так и работаем (где бы ни работать, лишь бы не работать).

Школьники висбаденских гимназий и участники восточноевропейского семинара во Франкфурте-на-Майне не произвели на меня впечатления узких людей. И на столик с надписью «помощь советской России» в вестибюле школы щедро сыпались бумажки и серебро. Бумажка – это по меньшей мере 10 марок. Серебро (1, 2 марки; по величине – как гривенник и двугривенный) подают нищим (рабочим-мигрантам, оставшимся без пособия).

Мне было неуютно проходить мимо этого столика, засыпанного деньгами. Всё-таки осталось где-то воспоминание, как мы брали Берлин. А теперь побеждённые бросают свои марки победителям. Нет, прав был Эпикур: приятнее давать, чем получать.

От унижения до величия – один шаг, если этот шаг к работе. Говорят, что исток капитализма – не грабёж колоний, не первоначальное накопление, а протестантская этика. Первыми современными странами стали те, где в общенациональном масштабе побелила Реформа. Правда, колонии у них тоже были – у Англии, у Голландии. Но страны, больше всего награбившие (Испания, Португалия), долгое время оставались нищими. А Германия и Япония (и Гонконг, и Сингапур) разбогатели на наших глазах безо всяких колоний. Богатеют те, кому не на что рассчитывать, кроме собственной головы и собственных рук. Сейчас это вовсю пошло и на Дальнем Востоке, но началось на дальнем северо-западе…

Протестант почувствовал свой личный долг перед Богом и не халтурил перед Господом. Макс Вебер назвал это «мирской аскезой», установкой на спасение в миру, в работе, трудом. Скорее всего это выросло из того, что протестанты стали сами читать Библию и столкнулись с открыми вопросами, которые и священник не знал, как решить, и научились сами за всё отвечать и надеяться только на себя (метафизика здесь переходит в быт). Однако опыт Дальнего Востока показывает, что «протестантская этика» - метафора, что такая этика возможна без протестантизма и вовсе без христианства. Так или иначе человек под влиянием социального или личного кризиса вдруг чувствует себя наедине с вечностью, наедине с бездной, наедине с Богом:
Порвалась связь времён.
Зачем же я связать её рождён?
Монархист
Автор темы
Аватара
Сообщения: 5458
Темы: 117
Зарегистрирован: Ср, 11 ноября 2009
С нами: 14 лет 4 месяца

Re: Г.С.Померанц. "Философия идиота". + нек. комменты

#11 Монархист » Вт, 1 марта 2011, 21:57

Первая реакция – чувство своего ничтожества, бессилия. Но если человек вместил в себя бездну, он вмещает в себя и частицу Божественного всемогущества, принимает на себя ответственность за свою личную судьбу и национальную судьбу, становится не марионеткой, а протагонистом, противоборцем истории. История полна кризисов, и Запад вовсе не решил всех проблем, и никто их никогда все не решит (разве в личном мистическом опыте). Но встреча с бездной вины и ответственности открывает источник творчества.

«Прекрасное – это та часть ужасного, которое мы можем вместить», - писал Райнер-Мария Рильке (пытаясь объяснить странную на первый взгляд строку из Дуинских элегий: «каждый ангел ужасен»). Красивость заслоняет бездну. Красивость лжёт. Прекрасное непосредственно родится из ужаса бездны, в прекрасном непременно есть тень бездны, через которую прошёл Творец. Граждане Майнца, разбитого бомбёжкой, немного почистили руины собора и оставили их как памятник войне, соорудив вокруг несколько молитвенно сложенных бетонных рук. Нельзя сказать, что руина в центре оживлённого города «украшает» его. Не украшает, но делает город значительнее. В ней есть какая-то суровая красота.

От унижения до величия – один шаг, и от разгрома – к пробуждению духа. Разбитые армии хорошо учатся - разбитые народы тоже. Другой памятник Майнца – колонна, воздвигнутая по случаю тысячелетия самого древнего, уцелевшего СОБРа. Вокруг колонны металлический постамент с горельефами: пожар гетто, сожжённого (вместе с жителями) отрядами крестоносцев, собравшихся освободить Гроб Господень и отомстить за обиду Господу нашему Иисусу Христу; рядом – пожар Майнца, сожжённого в феврале 1945 года американской авиацией… в этом городе хорошо помнят историю.

Третий памятник – церковь Св. Стефана с поразительными витражами Марка Шагала. По словам гида, Шагал работал над этим своим последним шедевром 10 лет. По заказу тех, кто освободились от власти бесов и вернулись к заповедям Бога – единого для всех. Борис Хазанов, с которым я перезванивался по телефону, назвал эти витражи «окошками в рай». Окошки – метров 15 или 20 высотой, но открывают за собой бесконечность света и поэтому, конечно, окошки… Окошки в рай, на планету Смешного человека, где больше никаких храмов – ни христианских, ни иудейских.

А вёл нас по Майнцу бригадир рабочих из социал-демократического ферейна для народного образования и культуры. Во время ежегодных отпусков он объездил всю Европу и полюбил красоту архитектуры. Водить почётных гостей – его хобби. Несколько раз я обменивался с ним замечаниями или взглядами; многое мы чувствовали сходно. Вообще здесь много делается любителями, без зарплаты, но вполне профессионально. Заместитель внешнеполитического отдела социал-демократической партии, давший нам с профессором Этингером обед, - политик-любитель (работает инженером в фирме Симменс). После обеда он взял счёт – отчитаться за расходование партийных денег. Свой собственный и общественный карман никто не путает. Что-то от традиционного немецкого чувствуется в каждом; только раздувшееся национальное самолюбие лопнуло и исчезло.

Немцы сумели осознать ужас своего поражения – и стали другими людьми. А нам всё ещё хочется быть сверхдержавой – и в мечтах о сверхдержавности со своим особым путём мы сползаем в обыкновенную слаборазвитость, вроде иракской (тоже прикрытой мечтами о халифате). Мы держимся за свой военно-промышленный комплекс, хотя он вдвойне нелеп: потому что большая война была бы самоубийством и потому что в подготовке к этой нелепой войне мы безнадёдно отстали и никакими тратами ресурсов нелепость нашей экономики нельзя компенсировать… мы стонем от экономического дефицита и не понимаем, что в основе – дефицит ума, дефицит творческого духа; что современный народ – это не старухи на завалинках, а совокупность духовных движений, направленных к возрождению личности.

«Искусство кино». 1991, №5.
Монархист
Автор темы
Аватара
Сообщения: 5458
Темы: 117
Зарегистрирован: Ср, 11 ноября 2009
С нами: 14 лет 4 месяца


Вернуться в Форум Arka

Кто сейчас на форуме (по активности за 5 минут)

Сейчас этот раздел просматривают: 2 гостя

cron
Fatal: Not able to open ./cache/data_global.php