интересная статья о том как в нашей стране создавались математические школы.
http://www.polit.ru/article/2010/09/29/matheducationвыдержик из статьи:
Как появилось математическое образование. Беседа с математиком Николаем Константиновым
Между прочим, Петр I издал приказ, запрещающий человеку жениться, если он не окончил цифирную школу. Я, правда, не понял из текста, к какой категории граждан это относилось. К крестьянам явно не относилось. Не всем это понравилось. Особенно купцы стали умолять, чтобы их детей освободили от цифирных школ: если купеческий сын не может стоять за прилавком, какой же он будет купец; некогда ему ходить в цифирную школу.
Л.Б.: Но купцу вроде бы и посчитать кое-что надо уметь?
Н.К.: А он и так считать умеет, без всякой школы. Петр все-таки купцам это разрешил, а потом священники стали настаивать, чтобы он освободил их детей от цифирной школы. То есть все старались от этой необходимости избавиться, а Петр I настаивал. Известная фраза: «не хочу учиться, а хочу жениться» имеет под собой основание. Всех заставляли учиться, и человек не имел право жениться, пока не кончит цифирную школу. Современные люди про эти цифирные школы не слыхали, поэтому высказывание Митрофанушки из «Недоросля» воспринимается как очень странное. А оно основано на вполне реальной ситуации.
Л.Б.: Николай Николаевич, а ребят способных учиться в сильных классах сейчас хватает? Появилось довольно много сильных школ и везде жалуются, что в матклассы трудно набрать достаточное количество одаренных детей. Ведь математике можно научить далеко не каждого, даже на том уровне, который предъявляют математические школы. Поэтому между школами существует острая конкуренция за одаренных детей, их переманивают, за них борются.
Н.К.: Действительно, способных ребят не хватает. Но я думаю, дело не только в том, что нельзя научить каждого, очень важно, чтобы человек очень хотел научиться. Один известный учитель физики, который ведет семинар для взрослых, куда приходят физики и некоторые учителя. Однажды он задал им вопрос: «С какими учениками вы бы хотели работать – с отличниками учебы или с победителями олимпиад, с кем еще?» И почти все ответили примерно одинаково: не важно, отличник он или победитель олимпиады; важно одно – способен ли человек неотступно думать над нерешенной задачей. Потому что бывает, что человек очень способный, но у него нет этой неотступности. Тогда ничего не выйдет, ничего. Важно, чтобы интерес к этому возрастал в течение всего его детства. Но в школе часто этот интерес убивают, например, прививают людям страх к математике.
Л.Б.: А почему так получается? Ведь есть же дети, которые от природы имеют врожденные математические способности? Почему же они ее боятся?
Н.К.: Я хочу провести аналогию с музыкой. Музыкальная школа очень хорошо умеет прививать ненависть к музыке, но некоторые выдерживают и все же пробиваются. Вот так и в математике. Я считаю, что ненависть к математике в школе прививается с первых классов.
Л.Б.: А за счет чего? Ведь детей в начальных классах учат таблице умножения и другим, казалось бы, совсем простым вещам.
Н.К.: Да, но как бездарно! Там готовят не математиков, а неврастеников. Учительница говорит так: «Трижды три плюс четыре? Раз, два, три! Все! Кто не успел ответить?
Л.Б.: Насколько я знаю, это называется «решением задач и примеров на скорость».
Н.К.: А по-моему, это называется подготовкой неврастеников. Почему так делают? Потому что учебники для первого класса написали люди, которые закончили факультет для дефективных детей. По крайней мере, один такой учебник мне показали, его написали специалисты-дефектологи, а теперь по нему учат всех. Чему они могут научить? Не мышлению же. Только простейшим навыкам. Нет, нужно работать с первых классов.
Л.Б.: То есть Вы считаете, что процесс формирования будущего математика идет с начальной школы?
Н.К.: Конечно. И еще я вот что хочу сказать. Я почитал лекции для учителей по математике и могу сказать с уверенностью: они ничего не знают. Между нами говоря, если в Москве найдется пятьдесят хороших учителей, то это уже хорошо.
Л.Б.: Это помимо математических школ?
Н.К.: Нет, они все и преподают в матшколах. Ну, есть отдельные хорошие учителя. Сидит такой в плохой школе и рад, если у него есть хоть один соображающий ученик. Толковых учителей очень и очень мало. В какой-то степени их вина, но, если посмотреть какой образ жизни у современных учителей, то иными они быть не могут. Огромная нагрузка, переподготовка, как правило, совершенно не в ту сторону идет, они не умеют решать эти первые задачи.
Л.Б.: Я думаю, что многие и вступительные задачи не умеют решать.
Н.К.: Наверное. Вот как бывает: одна учительница мне говорит, что у нее есть два толковых ученика. Она им дает задачи из «Кванта», но сама не может проверить, правильно ли они решили. Так вот, я считаю, что это не самый плохой случай. Она действительно хочет помочь ученикам.
Л.Б.: Кстати «Квант» - журнал замечательный, он ведь тоже в 1960-ые годы появился?
Н.К.: Правильно, как и все остальное в это время появилось.
Л.Б.: Ребят, которые заканчивают математические классы, очень много, но они в учителя не идут. Чем это вызвано? Понятно, что это не относится к матшколам, их выпускники любят свои школы и возвращаются в них.
Н.К.: Да, любят, но не настолько, чтобы полностью отдаться школе и работать там.
Н.К.: Когда я был в девятом классе, в десятом классе учился мальчик по фамилии Котов. У него с первого класса были только пятерки, и вот он в десятом классе получил четверку. Он пошел на чердак плакать, а мы все ходили подглядывать, как он плачет. Я это говорю к тому, что не надо играть на этих чувствах. Надо держаться от них подальше.
Л.Б.: Но ведь отбор при поступлении в матшколу дети проходят очень суровое испытание: ребенок проходит несколько туров, идет отсев, волнение после каждого тура.
Н.К.: Да, но здесь ситуация смягчается тем, что ребенок может поступить в другую школу. Ведь обычно примеряются сразу к нескольким школам.
Л.Б.: Я помню хорошо, что когда дети пишут очередной тур, а вестибюле сидят родители, создается атмосфера некоторого психоза, бесконечные обсуждения шансов, страшное волнение. Думаю, что на детей это влияет очень сильно, они же все это чувствуют.
Н.К.: Я все-таки знаю, что отношение родителей к поступлению детей в школу бывает не всегда такое, как Вы описываете. Бывает, что родители против поступления. Например, был мальчик, очень психически странный, и отец считал, что его нужно подготовить к профессии сапожника, но ни в коем случае не идти ему в математическую школу. А он пошел в математическую школу; потом его за прогулы выгнали, и он перешел в вечернюю. Это было году в 1968-ом.
Еще до того, как его выгнали из школы, он решил одну задачу из учебника, где были приведены нерешенные задачи. Он одну из них решил, и ее опубликовали в специальном математическом журнале. Но это было, когда он уже учился в одиннадцатом классе вечерней школы. Его и там хотели уже отчислять за двойки, как вдруг на адрес школы приходит письмо из Англии, от английского профессора. Письмо было адресовано профессору Райскому, то есть этому школьнику. «Профессор Райский, Вы решили проблему, над которой я работал много лет» - писал английский математик, - И так как мне эту работу публиковать уже не имеет смысла, может быть, Вы мне найдете что-то интересное?» Директор собрал педсовет, показал это письмо и спросил: «Будем аттестовывать?»
Л.Б.: И аттестовали?
Н.К.: Да.
Л.Б.: Что нужно, чтобы поддержать систему математического образования, чтобы она воспроизводилась и развивалась?
Н.К.: Я думаю, что здесь нужно несколько вещей. Все знают, что нужно повышать зарплату. Дальше я Вам скажу так. Вот в Канаде, в провинции Альберта, есть Союз учителей. Никакая инспекция не может придти в школу без согласования с Союзом учителей. У нас всяких инспекций и инструкций полно, и указания их взаимно противоречивы. Приходит пожарная инспекция говорит, все горшки с цветами должны стоять на полу, а картину нужно снять – она может загореться, приходит другая - требует картину повесить и т.д. Я работал в этой школе до 80-го года. Когда методисты приходили проверять учителей, директорша, которая тогда здесь работала, тщательно следила за тем, чтобы они не попали в мои руки. У меня ведь все не так, как положено.
Н.К.: Математики, разумеется, тоже. Но что я хочу сказать? Участник этой программы - Троицкий институт. Мы иногда возим туда на экскурсии своих ребят. Так вот. Там в огромной лаборатории, уникальной по конструкции самого здания и оборудованию (сейчас несколько устаревшему), работает только один сотрудник – заведующий лабораторией, профессор, энтузиаст. Он остался один – у него нет ни одного сотрудника, - но этот человек продолжает работать. Все уехали или ушли - не платят. Этот профессор, чтобы свести концы с концами, подрабатывает в школе. Вот так и выживает. И это ведущий мировой институт!
Однажды у него в эту лаборатории - 100 на 100 метров и стены из бетона, толщиной четыре метра – залетел воробей. Он же может контакты замкнуть, надо его поймать. А как он будет ловить воробья? Может быть, Вы посоветуете ему? В общем, обстановка тяжелая, можно даже сказать, что в науке в настоящее время сложилась обстановка катастрофы.
Л.Б.: И в математической тоже?
Н.К.: Нет, в математической области не совсем так, потому что здесь без денег обходятся люди. Поедут на Запад, заработают – вернутся.
Л.Б.: В общем, Вы эти замечательные мозги готовите в основном на экспорт.
Н.К.: Нет, я бы как раз этого не хотел. Вот один наш студент из Независимого, он мехмат кончил, несколько лет работал в Бремене, а сейчас он подал на конкурс математического факультета Высшей школы экономики в качестве профессора.